Завтра ты умрешь - Анна Малышева

– Я забыл телефон в кабинете, – пробормотал банкир, хлопая себя по карманам, и вдруг переменился в лице: – Какая женщина? Что она сказала?

– Ничего… – Окончательно растерялся шофер.

– В следующий раз просите визитку или спрашивайте имя! – резко заметил Банницкий, отпуская дочерей, которые, прислушиваясь к интересному разговору, разом перестали плакать. – Надя, умой их и дай чего-нибудь успокоительного. Когда это Генрих приедет?!

– Ты все еще смотришь на них, как на пятилетних, – заметила сестра, одну за другой выталкивая из комнаты упирающихся девочек. – Умываться и даже краситься они умеют сами.

Оставшись в одиночестве, банкир подошел к огромному аквариуму – последней забаве покойной жены и с минуту наблюдал за сонным движением ярких рыб. Те плохо его знали и потому никак не реагировали, не сбивались в кучу, выпрашивая корм. Банницкий смотрел на них, пытаясь взять себя в руки, – он где-то слышал, что аквариумы успокаивают, но внезапно, издав короткий отчаянный стон, ударил кулаком по толстому стеклу. Раскормленные рыбы даже не шарахнулись в сторону, как будто мир за стеклом не имел к ним никакого отношения. Глядя в их невыразительные, черные и золотые глаза, можно было подумать, что так оно и есть. Внезапно банкиру стало не по себе – ему показалось, что эти холоднокровные нарядные твари внимательно наблюдают за ним. Он почувствовал себя неуютно, как в помещении с установленными скрытыми камерами, и торопливо вышел из комнаты.

Когда Банницкий разглядел наконец, кто ждет его рядом с такси, он замедлил шаги, словно не мог поверить своим глазам и боялся, что мираж исчезнет от любого резкого движения. Женщина, стоявшая по другую сторону решетки, подняла было руку для приветствия, но, увидев выражение его лица, тут же опустила ее, так и не помахав. Охранник получил указание открыть ворота, створка отъехала в сторону, но гостья стояла, не двигаясь и, чуть нахмурившись, смотрела на подходившего к ней мужчину.

– Ты?! – Банницкий застыл перед нею на миг и вдруг обнял – на глазах у довольного охранника и заинтригованного шофера. Как многие люди, находящиеся в услужении, они воспринимали личную жизнь хозяев, как часть своей собственной и даже не подумали сделать вид, что ничего не замечают. Прежний персонал вел бы себя иначе, но его нанимал Генрих Петрович. Этих же людей нанял сам хозяин, и если бы его спросили, чем он руководствовался, Банницкий не смог бы ответить. Впрочем, после гибели жены он не мог ответить на очень многие вопросы.

– Не рад или я просто некстати? – Женщина поцеловала его в щеку, и это был вполне дружеский, лишенный какой-либо томности поцелуй. – Я промучилась всю ночь, все вспоминала свои слова, что пока нам лучше не видеться… Понимаешь, я тогда струсила, у меня было одно желание – забиться в щель, чтобы никто обо мне не узнал! Что обо мне подумают твои знакомые, что скажут за спиной подруги твоей жены… Какое мне дело, в сущности? – Она внимательно посмотрела в глаза Банницкому. – Я нужна тебе, тебе сейчас плохо, трудно. Вот что главное. Я бросила работу и приехала.

– Спасибо, – растерянно ответил он, стараясь увести гостью подальше от ворот, в глубь парка, окружающего дом. – Я рад, очень, правда… Только сейчас у меня голова идет кругом. Дети только что узнали и устроили истерику. Я вызвал из Москвы психиатра, который лечил Ксению, но он, думаю, застрял где-то в пробке.

– Пробки ужасные, таксист вез меня какой-то хитрой объездной дорогой. – Женщина остановилась посреди дорожки, преградив путь Банницкому, и внимательно заглянула ему в глаза. – Миша, ты мне не рад! Уехать? Скажи честно, я не обижусь! Теперь я сама вижу, что поступила, как дура! Надо было хоть позвонить…

– Хорошо, что не позвонила. – Банницкий протянул руку и ласково коснулся ее гладкой смуглой щеки. – Я бы сказал «не приезжай». Мне на самом деле хреново, Маринка. Никогда еще так не было.

Женщина хотела что-то ответить, но он предупредил ее, прижав к себе и закрыв ей рот поцелуем. Она вздрогнула, на мгновение напряглась – ее не покидало ощущение, что за ними все время кто-то наблюдает, – но тут же, расслабившись, обняла любовника и ответила на поцелуй. И как всегда в такие моменты, у Марины мелькнула торжествующая мысль – что сказали бы многочисленные подчиненные Банницкого, увидев ее, рядовую служащую из отдела валютных операций, в его объятьях? Как исказились бы холеные лица ее коллег женского пола – ведь она даже не числилась среди первых красавиц! Среднего роста, скуластая, широкобедрая, остриженная под мальчишку – она никогда не думала вступать в соревнование с более утонченными соперницами. Что было в ней по-настоящему красиво – так это глаза. Большие, продолговатые, чуть раскосые, удивительно яркого и глубокого карего цвета, с золотистыми искорками, эти глаза оживляли и делали необычно притягательным ее грубоватое, в общем-то, казачьего типа лицо. Эти глаза и остановили три года назад внимание Банницкого, заглянувшего к ним в отдел. Их роман начался банально и не слишком романтично – он выглядел, как обычная связь начальника и подчиненной, основанная на похоти, с одной стороны, и корыстном расчете – с другой. Объяснять кому-то, что их отношения на самом деле сразу были сложнее и глубже? Оправдываться, уверяя, что они во многом оказались близкими людьми, а если и не близкими, то духовно необходимыми друг другу, что едва не важнее? Рассказать кому-то постороннему, что для Марины, уроженки Ростова-на-Дону, не имевшей в Москве никаких родственников и почти никаких друзей, Михаил стал единственной привязанностью, искренней и глубокой, стал ее семьей, дал ей необходимую каждой женщине заботу, ласку и чувство безопасности? У нее не было желания ни с кем делиться своей тайной, она не смогла бы ничего объяснить – ей все равно бы не поверили. Марина не раз смеялась, говоря Михаилу, что если бы не его деньги, она бы давно попробовала женить его на себе. Ему нравился этот парадокс, нравился тем больше, что он верил своей подруге.

«А теперь, когда он овдовел, мне и подавно не стоило бы высовываться на первый план, – подумала Марина, первой прерывая поцелуй и переводя дыхание. – Ведь любой скажет, что…»

– Знаешь, а ведь теперь каждый скажет, что ты дождалась своего момента и что ждать ты умела! Если услышишь такое, переадресуй товарища ко мне, я проведу с ним воспитательную беседу. Договорились?

– Не выйдет, – она покачала головой. – Ты сам будешь первым в списке, а за тобой подтянется все остальное население Земли. Никто не поверит, что я ничего не ждала, а уж если скажу, что мне очень жаль твою жену…

– Не надо! – резко остановил ее Банницкий, и Марина грустно улыбнулась:

– Вот видишь – ты не веришь.

– Прости. – Его глаза, минуту назад ожившие и потеплевшие, снова сделались очень усталыми. – Больная тема. Конечно, тебе я верю, да и потом, ее любой бы пожалел, как думаешь?

– Да, за исключением женщины, решившей тебя захомутать! – вздохнула Марина. – Значит, дети устроили истерику? А тебе не кажется, что ты сделал ошибку? Пять лет скрывал от них, что мать больна, так мог бы еще хоть какое-то время скрывать ее смерть.

– Отличный выход, – с горькой иронией заметил тот. – Сработало бы на время, но потом бы они узнали. Как думаешь, дети были бы мне благодарны за такое умолчание? Взрослый бы это понял, но они… Для них это было бы предательством. Дети и проще, и куда сложнее нас!