Булат Окуджава. Просто знать, и с этим жить - Максим Гуреев

Я многому уже научился. Как будто я не голоден. Как будто мне не холодно. Как будто мне никого не жалко».

А ведь таким Булат уже ощущал себя в прежней довоенной жизни, в Арбатском проходном дворе, например, где собиралась местная шпана, криво посматривая на субтильного новенького.

— Ты откуда такой?

— Из Нижнего Тагила.

— Чудила из Нижнего Тагила, — и хриплый лающий хохот блатных в ответ.

В первую очередь это была война с самим собой, между тем, каким хотел быть, и тем, каким был на самом деле, при том, что это противостояние началось еще задолго до 1941 года и продолжилось после великой победы.

Быть выше обстоятельств или приспособиться к ним?

Для интроверта, тяжело переносящего агрессию и недостаток любви, склонного к уединению, очень ранимого, не чуждого учительству, рефлексирующего интуита, не прощающего измен, этот вопрос был ключевым.

Можно утверждать, что прозаический текст (повесть «Будь здоров, школяр»), который для «Тарусских страниц» К.Г. Паустовскому передал друг Булата Борис Балтер, и стал первой публичной попыткой разобраться в себе самом, попыткой, которая затянется на долгие годы, вплоть до самой смерти Окуджавы в 1997 году.

Из повести Б.Ш. Окуджавы «Будь здоров, школяр»: «И мне хочется плакать… потому что можно плакать и не от горя… Плачь, плачь… У тебя неопасная рана, школяр. Тебе еще многое пройти нужно. Ты еще поживешь, дружок…»

И Молох отступает.

И Арбатские блатные перестают надсадно хохотать и пропускают малолетку, сына репрессированного.

А от исповеди становится легче на душе, по крайней мере, на какое-то время.

Выход «Тарусских страниц» (Калужское книжное издательство), среди авторов которых были Марина Цветаева, Николай Заболоцкий, Борис Слуцкий, Николай Панченко, Аркадий Штейнберг, Фрида Вигдорова, Надежда Мандельштам, Давид Самойлов, Булат Окуджава, Борис Балтер, Владимир Максимов, без предварительно согласования с Москвой повлек за собой, что и понятно, грандиозный скандал.

Решение об остановке тиража, а также об изъятии уже напечатанных экземпляров из библиотек было принято на уровне ЦК КПСС.

Это событие, как и многие подобные ему в те годы (закрытие кинокартин, запрещение выставок и спектаклей), имело, как и все при советской власти, так называемое «двойное назначение».

С одной стороны, авторы получили, пусть и скромную, но все-таки возможность напечататься в государственном издательстве (Калужском), с другой же стороны, попав под запрет (нелепый и бессмысленный по своей сути), стали персонами нежелательными в советском литературном истеблишменте, но при этом весьма популярными в неофициальных кругах как в СССР, так и за его пределами.

Таким образом, попасть под партийно-идеологическую «раздачу» было опасно и заманчиво одновременно, чревато последствиями как драматическими, так и многообещающими в плане творческого роста. Это была совершенно непредсказуемая рулетка (например, в 1947 году Сталин лично прочитал роман «В окопах Сталинграда» и дал автору премию своего имени!), играть в которую приходилось всякому, кто называл себя профессиональным прозаиком или поэтом.

Сам режим вынуждал литераторов жить двойной жизнью, вести двойную игру, и Булат Шалвович прекрасно понимал это.

Вступив в Союз писателей СССР в 1962 году, Окуджава уволился из «Литературной газеты». С этого момента он больше никогда не будет работать по найму, полностью посвятив себя свободному творчеству. Цель, которую Булат поставил перед собой еще в Калуге, была достигнута — не отвлекаться на пустое и никчемное, сосредоточиться на литературе, стать профессиональным писателем.

Единственным источником дохода Окуджавы стали публикации в периодике, книги, переиздания, а также выступления на концертах, отчислениями от которых ведал Литфонд.

Пожалуй, это была единственная приемлемая для Булата возможность заниматься литературой, не входя в тесное взаимодействие с системой и отдельными ее представителями, балансировать на грани совписовской лояльности и антисоветской фронды одновременно.

Конечно, говорить в данном случае о материальной стабильности подобного рода «литературного фриланса по-советски» не приходилось, но для человека, прошедшего войну и продолжающего вести войну с самим собой, едва ли это могло стать поводом для сомнений в правильности выбранного пути, и уж тем более страхов.

Окуджава не подстраивался под обстоятельства, он сам их создавал, не вставал над ними, но выходил на уровень, название которому было «совесть, благородство и достоинство», по крайне мере, всегда стремился к этому выходу.

…а потом офицеры-ракетчики выходили во двор и смотрели в высокое ночное небо над Тюратамом, рассуждали о том, что где-то там сейчас летит космический корабль «Восток-5» и Валерий Федорович Быковский, находящий на его борту, смотрит в иллюминатор на землю, которая кажется ему совсем небольшой, напоминает некий микроорганизм, предназначенный к рассмотрению под микроскопом на уроке биологии.

Недоумевает:

В 11-ю группу русского отделения филфака Тблисского государственного университета имени Сталина сестры Ирина и Галина Смольяниновы пришли уже после зимних каникул, успешно сдав зачеты и экзамены за первый семестр.

Перезнакомились все быстро: Ира — Саша, Лев — Зоя, Галя — Булат.

После занятий любили собираться всей группой, читать стихи — Бодлера, Бернса, Межирова, Тихонова, Сельвинского.

Особенно это стихотворение Ильи Львовича Сельвинского будоражило воображение:

Выяснилось, что Булат — он был самым старшим в группе — тоже пишет стихи.

В качестве критика, как правило, выступал Саша Цыбулевский, который всякий раз находил сочинения однокашника несомненно талантливыми, но еще недостаточно сделанными, а самого сочинителя — недостаточно творчески сформировавшимся.

Булат молча слушал Цыбулевского и смотрел мимо него куда-то в пространство, а Галя Смольянинова смотрела на Булата.