Рыцари моря - Сергей Михайлович Зайцев

Большой Кнутсен, польщенный похвалой ленника-фогта, понадеялся было, что вельможа прислушается к его просьбе и прикажет освободить злосчастного Андреса. Одальман Кнутсен, верноподданный датской короны, пытался убедить сановника в том, что все беды его родственника из Вардё исходят от неразумия молодости, от горячности, а поступки его никогда не были направлены во вред датским властям и королевству, ибо основная причина его легкомысленного поведения – это многолетняя неразделенная любовь к Люсии, а вернее чувство ревности, которое способно ослепить даже очень зрелого человека, не говоря уже о зеленом юнце. Да, была со стороны Андреса хулиганская выходка, но она никак не имела под собой той мятежной подоплеки, какую кто-то пытается под нее подвести. Это наговор чистейшей воды. Андрее вполне уважает датские власти и самих достопочтенных и просвещенных датчан, и ни о каком сомнительном Хенрике он знать не знает.

Однако фогт только поморщил нос:

– Ревность или католическое упрямство, ненависть к датчанам или, может быть, пьяное похмелье двигало им – я того не знаю, но оказались ранены два человека, датских купца. А в такой маленькой стране, как Дания, каждый человек должен почитаться за богатство – и потому больно… больно всем датчанам, когда страдает от боли кто-то один из датчан… – фогт, демонстрируя этими словами свое трепетное отношение к родине, едва не утерял нить разговора. – Э-э… Ах, да!… Купцы требуют возмездия. На Андреса Кнутсена поступила жалоба, не рассмотреть которую мы не можем. Купечество настаивает на наказании…

Здесь Иван Месяц пробовал поручиться за Андреса и сказал, что тот покинул Вардё не для бродяжничества и разбоя – он попросту нанялся на российское торговое судно палубным матросом и до сих пор прекрасно справлялся со своим делом – шесть дней в неделю работал, один день отдыхал, – как Бог велел, – обязательно посещал церковь и ни с каким Хенриком связан не был.

Датчанин же только развел руками; однако, поразмыслив немного, посоветовал:

– Обратитесь к датскому купечеству. Ведь можно поладить и с помощью серебра. Если они заберут жалобу, то я не задержу вашего ревнивца ни на один день, – и он добавил с вежливой улыбкой: – Исключительно из доброго расположения к вам, господа…

Так, Иван Месяц и Большой Кнутсен покинули покои ленника, ничего не добившись. На одной из улиц им, как будто случайно, встретились датские купцы – те самые, что дважды являлись на Кнутсен-горд. Купцы при встрече слегка поклонились – не столько поклонились, сколько спрятали улыбки под широкими полями шляп. Один из датчан слегка придержал Месяца за локоть и тихим голосом напомнил:

– Вы, конечно, понимаете, в чем тут дело, господин Юхан…

На это Месяцу нечего было ответить, и он промолчал. Но по пути к таверне, где их с Большим Кнутсеном ждали Хрисанф, Михаил и Фома, он кое-что придумал.

Эрик Кнутсен, огорченный неудачей, сказал россиянам про фогта, что тот разговаривал с ними, как с недоумками, у которых под черепом не мозги, а рыбьи потроха:

– Он нахваливал нас, рассчитывая похвалами укрепить нашу преданность, он, будто двоих несмышленышей, гладил нас по голове и умилялся. Но едва лишь речь зашла о деле, как он вильнул в сторону, словно необладает в Тронхейме никакой властью, словно не он, а датское купечество управляет леном. Фогт попросту презирает нас… и устраняется…

Месяц, однако, не был смущен этим обстоятельством: – Значит, будем действовать, не оглядываясь на фогта.

Россияне поступили так, как предложил им Месяц: разузнав, где находятся склады датских купцов, они ближайшей ночью – тихой сырой и темной ночью без звезд – приволокли к этим складам старую разбитую лодку, найденную на берегу, облили ее маслом и подожгли. Огонь полыхнул высокий и жаркий, далеко видный в ночи. Огонь высветил срубные постройки складов и корабли на пристани; и наделал много шуму. Со всего Тронхейма сбежалась ночная стража; криками и стуком в двери поднимали спящих бюргеров – думали, что на складах пожар, и заранее тащили багры и ведра… Пробуждение датских купцов было тяжким: им сказали, что на складах беда, а размеров беды еще сами не знали. Датчане, видя зарево, почти не сомневались в том, что все у пристани сгорело подчистую и что в Тронхейме у них уже нет никаких забот; однако торопились в надежде спасти товара хоть на один талер. Велика же была радость купцов, когда они, прибежав на пристань, обнаружили свои склады в целости, когда разобрались, что, кроме старой развалины-лодки, там ничто не горит.

На следующий день на пристани царило оживление. Многим горожанам было любопытно взглянуть на обгоревший остов той лодки, какая явилась виновницей ночного переполоха. Смотрели, качали головами и удивлялись – откуда бы этой лодке здесь взяться!… Среди прочей публики был на пристани и Самсон Берета, красавчик купец новгородский. Он прогуливался туда-сюда вместе с одной из служанок Большого Кнутсена, девицей по имени Анне, и рассказывал ей о том, что в глухую ночь, каких немало бывает осенью, когда небо затянуто низкими тучами, даже пламя от сгорающей лодки можно принять за большой пожар – воздух напитан влагой, видимость плохая, оттого небольшой огонь представляется издали во много крат превышающим свои размеры расплывчатым пятном. Так, за разговором, они, как бы ненароком, приблизились к датским кораблям, и когда знакомые уже россиянам датчане проходили мимо, Верста коснулся плеча одного из них и обронил негромкие слова:

– Вы, конечно, понимаете, в чем дело, господа!…

У господ датчан побелели лица; очень не понравился датчанам этот намек – их намек, обращенный против них же. Датское купечество уже много лет процветало, и склады его ломились от товаров – тех, какие еще нужно было продать, и тех, какие подлежали вывозу в Данию. Купцы не хотели второй такой ночи и потому утратили боевое расположение духа и отказались от прежних игр. Они с утра вывезли за город все старые, брошенные хозяевами лодки и сожгли их там. Однако лодки – лодками. Поджечь склады можно и без них. Кто знает, что на уме у этих россиян с туманным прошлым! Кто поручится, что они не такие же разбойники-каперы, как пресловутый Даниель Хольм!… Из-за мелочи, из-за нескольких тюков с мехами – да пропадут они пропадом! – датские купцы не хотели терять целое дело.

К вечеру этого же дня Андрее Кнутсен, живой и невредимый, вернулся к «Юстусу». По поводу его возвращения хозяин горда устроил маленький праздник. Он выставил на двор бочку свежесваренного пива, вынес на плече копченый окорок, а на другом плече – целую корзину теплых еще лепешек. До полуночи пировали россияне и все хуторские и батраки. Однако пир этот не прибавил, как ожидали, тепла в отношениямежду Андресом и Большим Кнутсеном; причина раздора у них оставалась прежняя, ни тот, ни другой не хотели уступать, и, избегая говорить о главном, они обменивались малозначащими речами… А новгородец Берета, женолюб известный, не упустил удобного случая погреховодничать: пока все пировали и искали способов примирить непримиримых, он укрылся со служанкой Анне в одном из лофтов-хранилищ, и там они любили друг друга в большой куче зерна.

В один из дней, когда на земле уже стал задерживаться снег, Андрее вернулся из Тронхейма с двумя ножевыми ранами – в левом плече и в левом боку. Обе раны оказались не опасными, хотя удары и в том и в другом случае явно были нацелены в сердце. От первого ножа Андрее прикрылся плечом, от второго не успел, однако клинок, направленный нетвердой рукой, поранил только кожу.