Прощай, цирк - Чон Унён

— Я все сделал, давай вернемся в дом, — сказал муж, подойдя ко мне.

Я слабо улыбнулась. В ответ на его неразборчивую речь я могла только кивать и растягивать рот в фальшивой улыбке. Но я не знала, сколько так будет продолжаться, потому что каждый раз, когда я приподнимала уголки губ в улыбке, меня охватывал страх, что он заметит, как они дрожат. У меня пропало желание разговаривать, словно я тоже потеряла голос. Чем больше я молчала, тем реже он оставлял меня одну, но, так или иначе, мой взгляд все чаще устремлялся вдаль, а его чувство неясной тревоги крепло день ото дня. Надо сказать, что чем больше росло его беспокойство, тем сильнее он затягивал провод — это стало его нормальной реакцией.

Муж потянул меня за руку. Я встала, оперевшись на другую руку. Внезапно я пошатнулась, — у меня закружилась голова. В глазах потемнело, а потом вдруг что-то ярко вспыхнуло. В последнее время у меня часто случались внезапные головокружения. Когда я вставала с места или делала резкое движение, зрение каждый раз на секунды отказывало, а в ушах раздавался звон, слышалось пение цикад.

Муж, усадив меня на порог, занялся ужином. По кухне поплыл аромат кимчхи-циге[32], отчего-то показавшийся мне отвратительным. От запаха масла, на котором муж жарил яйца, рот и вовсе наполнялся кислой слюной. Стараясь не дышать носом, я боролась с тошнотой. Когда я молча уселась за обеденный стол, меня замутило еще сильней. Я не хотела есть, но все-таки впихнула в себя немного риса, поверх которого муж выложил закуску. С трудом одолев полчашки риса, я не выдержала и убежала в туалет, где меня тут же вырвало.

— Все в порядке? Где-то болит? — с беспокойством расспрашивал меня муж, прибежавший следом за мной в туалет.

Он гладил меня по спине, и всякий раз, когда его грубая толстая ладонь касалась моего тела, я покрывалась мурашками.

— Я хочу помыться, — выдавила я, вытирая рот тыльной частью ладони.

С трудом вытолкав мужа, не находящего себе места, я села на унитаз. Горло как огнем жгло, меня пробил холодный пот. Чудилось, что я все время проваливаюсь куда-то вниз. Включив душ, я залезла под тугие струи. Густой пар заполнил ванную. Я долго стояла под потоками горячей воды.

Я встала перед зеркалом. Стекло запотело, и невозможно было ничего разглядеть. Я вытерла зеркало рукой. В нем отразилось совершенно незнакомое лицо. Запавшие, ничего не выражающие глаза, темные круги и, кажется, сильно поредевшие волосы. Это было не мое лицо. Я не могла вспомнить свое лицо.

— Да кто же ты? — обратилась я к отражению.

Девушка, прятавшаяся по ту сторону зеркала, ничего не ответила; она лишь неотрывно смотрела мне в глаза.

Отвернувшись от зеркала, я перевела взгляд на свое тело. Выступающие кости ключиц, маленькие груди, пупок, вытянутый, словно иероглиф «иль», плоский лобок и ровная дорожка волос на нем, худые икры. Тут мой взгляд задержался на свежем кровоподтеке, синеющем на груди. Затем я посмотрела на следы, оставленные проводом на руках и лодыжке.

Я положила ладонь на грудь — я всей кожей ощущала тепло. То была живая плоть, в которой билась жизнь и текла горячая кровь. Мое тело не было просто куском мяса, которое можно связать и спрятать в четырех стенах. Вылив шампунь на мочалку, вспенив его, я начала со всей возможной нежностью и любовью растирать кожу. Пена белоснежными облаками покрыла тело, и оно, кажется, стало понемногу оживать. Загрубевшая кожа щиколотки, ноющее запястье, лодыжка, изуродованная рубцами, — боль уходила, кожа раскраснелась, становилось жарко. В пупке будто покалывало тонкими иголочками.

Я снова встала перед зеркалом и, глядя в него, назвала свое имя.

— Хэхва! Меня зовут Хэхва. Лим Хэхва, — твердила я.

Дверь открылась, в проеме показалось лицо мужа.

Он застыл на пороге, держа в руке полотенце. Выключив душ, я вышла полностью обнаженная. Все равно скоро пришлось бы раздеваться. Тело обдувал холодный воздух, а по коже время от времени пробегали стайки мурашек.

— Я же беспокоюсь, смотри не заболей… — бормотал муж, осторожно вытирая меня полотенцем.

«„Не болей!“ Да как он смеет так говорить после того, что сделал со мной», — пронеслось в голове. Казалось, еще секунда — и хлынут слезы. Покончив с обтираниями, муж лег поверх заблаговременно расстеленного одеяла. Он не стал связывать мне ноги или насиловать меня; просто сел у изголовья и начал гладить мои мокрые волосы. Мне, уже приготовившейся к привычной пытке, ласка показалась чем-то совершенно новым, неожиданным. По мере того, как тело расслаблялось, меня постепенно одолевала дремота.

— Я расчешу тебе волосы и почищу уши. Тогда боль обязательно пройдет.

Голос мужа понемногу отдалялся. Я опустила веки и позволила ему делать все, что вздумается. Я чувствовала нежное, щекочущее прикосновение тампона и теплое дыхание рядом со своим ухом. Я ощущала, как чужие пальцы перебирают, расчесывают мои волосы, как толстая ладонь дотрагивается до моего лба, как теплое хлопковое одеяло невесомо накрывает мое обнаженное тело. Это было похоже на сон. Наверняка сном и являлось.

Мне давно не снилось ничего настолько мирного, безмятежного. Открыв глаза, я первым делом ощупала все тело, начиная с запястья. Моих движений ничто не ограничивало. Я осторожно пошевелилась. Провода, обыкновенно связывавшего нас с мужем, не наблюдалось ни на ноге, ни вокруг талии.

В комнате раздавалось только ровное дыхание мужа. Лежа в темноте, я слушала это мерное чередование вдохов и выдохов. Бесшумно откинув одеяло, чтобы муж не проснулся, я стала одеваться. Нашарив в потемках вешалки, я стащила с них одежду и, натянув ее на себя, на ощупь застегнула пуговицы. Какая-то странная лихорадка, охватившая каждую клеточку моего организма, настойчиво толкала меня к выходу.

Встав перед дверью, я оглянулась. Когда глаза привыкли к темноте, я различила фигуру мужа, крепко спящего в эту секунду: во сне он раскинул руки и его лицо приняло безгранично расслабленное, умиротворенное выражение. Даже его обычные хрипы были едва слышны. Судя по чуть заметной улыбке на его губах, ему снилось что-то хорошее.

Не сводя глаз с мужа, я тихо произнесла:

— Меня зовут Хэхва, Лим Хэхва.

Бросив еще один взгляд на его лицо, я отворила дверь. Стоило мне сделать первый шаг, стоило только переступить порог, как все страхи разом растаяли. Меня снова обступила тьма, но она казалась иной, то была тьма погруженного в дрему мира, и мне уже нечего было бояться.

Взглянув в последний раз на месяц, будто зацепившийся за причудливо изогнувшуюся ветку лагерстремии, я решительно вышла из дома. В голове не осталось ни единой мысли. Я просто шагала вперед. Дорога белела только что выпавшим инеем. Он походил на первый снег.

Раздался пароходный гудок. Якорную цепь намотали на лебедку, и корабль под названием «Дон Чхун Хо», сделав плавный разворот, направился к выходу из гавани. Когда лебедка встала в положение стопора, металлический трос туго натянулся и матросы, как по команде, забегали по судну. Пассажиры на верхней палубе с интересом наблюдали, как корабль покидает порт; в основном это были туристы, одетые так, словно собрались на прогулку в горы. В толпе на берегу мелькали фигуры розничных торговцев, со всех ног летевших к местам, где производилась посадка. Посадка начиналась примерно за два часа до отправления, но несчастные перекупщики неслись, словно боялись опоздать, толкались, чтобы первыми сесть на корабль. Они протискивались сквозь давку с таким остервенением, точно не на борт готовились подняться, а спешили сесть в последнюю спасательную шлюпку тонущего корабля. Когда они в конце концов оказывались на палубе, с их лиц смывало выражение напряженности и они начинали слоняться туда-сюда по кораблю.