Жизнь нежна - Галина Владимировна Романова

— Н-нет, не помню, чтобы звучали чьи-то имена, но ведь это можно всегда узнать, не так ли! — И Полина снова устремилась грудью на него, просто наказание какое-то. — Виталий, вы мне поможете?

— Я?

Он чуть замешкался с ответом и не потому, что не ждал или не хотел слышать такого вопроса. Нет, нет, как раз наоборот. Просто опять разволновался от ее близости.

— Вы! Вы поможете мне найти любовников этой женщины? Поможете мне освободить Антона?

— Конечно! — с чрезмерным пылом ответил Виталий, мысленно застонав.

Видеть и ощущать ее так близко — было непросто. И тут даже инстинкт самосохранения не срабатывал, даже о собственном благополучии думать было невмоготу.

— Конечно, милая, Поли, я помогу вам. — Его губы коснулись ее щеки, а руки погладили плечи. — Вы во всем можете на меня рассчитывать.

Кажется, он перестарался, глупец! Она вдруг будто что-то почувствовала в нем, отпрянула, засмущалась, начав поправлять волосы и одергивать кофточку. Хорошо, что вовремя, а то он уже готов был к ее рту припасть.

— Вы простите меня, Виталий, я устала, — тихо обронила она после паузы, в течение которой все обиралась, словно курица. — Наверное, вам пора. Спасибо большое за все.

— Да что вы, не за что, Поли!

Он фальшиво улыбнулся, тут же послав к черту все ее целомудрие. Иногда оно все же сильно раздражало.

Они вежливо простились, дверь за ним закрылась, и он медленно пошел вниз по лестнице, не решившись грузиться в лифт вместе с молодой мамашей с коляской. На первом этаже придется помогать, тащить коляску. Он лучше пешочком пройдется и подумает.

Итак, что сегодняшний день ему принес? Насколько далеко он продвинулся в своих стремлениях приручить чужую жену?

А неплохо он продвинулся. И поцеловать ее удалось. Пускай, невинным поцелуем, но все же. И прижималась Полина к нему в наивной пылкости своей довольно тесно. И…

И если когда-нибудь он вдруг перестанет владеть собой и перешагнет черту допустимого предела, который граничит с насилием, то он вполне может обвинить в этом ее, и только ее.

Каким бы наивным созданием Полина не казалась, она должна отдавать себе отчет в том, что он — взрослый здоровый мужчина. Она — очень красивая, сексуальная и без пяти минут одинокая женщина. И она должна была понимать, что им оставаться один на один в пустой квартире не совсем прилично. А раз оставила, то пускай пеняет на себя.

А оставит ли она его еще? — испугался Прохоров. Повторится ли ситуация, сродни той, которая случилась только что?

Повторится, тут же поспешил он себя успокоить. Она просила у него помощи? Просила. Он пообещал? Пообещал. У нее нет больше союзников, кроме него и…

Тайка! Эта чертова толстая корова может сломать ему всю игру! Мало того, что может в скором времени заделаться самой закадычной подружкой Полины Пановой. Так еще и сдаст его ей. Возьмет и все расскажет про его роман с Зойкой.

Что же делать?!

Прохоров споткнулся на последней подъездной ступеньке, зашиб большой палец ноги и разозлился.

Что делать, что делать! С Тайкой надо говорить. И говорить серьезно. Чтобы не лезла не в свое дело и чтобы даже нос не совала, а то он тоже может кое-что о ней рассказать Сергею. Думается, узнав, тот жену свою по головке не погладит. А то выдумали для себя жен-святош, а на самом деле…

Все! Он больше не может, не хочет, и пошло все к чертовой матери!

Как последний идиот…

Нет, как последний сопливый пацан, только что вернувшийся из армии и нацепивший погоны сержанта, он мотался сегодня по городу по приказу величайшего начальства — это он про противного Мухина так — и звонил в квартиры. Каждому второму что-то объяснял. Выслушивал с приклеенной на лицо улыбкой ответную ахинею, делал вид, что верит. Вежливо прощался, хотя хотелось вывернуть говорившему правую руку, заломить ему кисть и орать на него, и материться, и возмущаться тому вранью, что ему сливали.

Конечно, Стас прекрасно все понимал. И вранье частично это оправдывал.

Крякин Василий Степанович, всю свою жизнь занимающийся строительством, вышел на пенсию и уехал из города, купив себе в деревне домик. Привел его в порядок, засадил огород всем, чем ни попадя, и не хочет теперь никого видеть из прошлой своей жизни. Он даже жену свою видеть не желал, потому что той деньги, потраченные мужем на дом-развалюху, сгодились бы на отдых детям за границей. А строптивый Крякин не дал. И груду дров сопревших купил, возомнив, что особняк покупает. Дети тоже не поняли, сочтя отца сумасшедшим. Разразился семейный скандал. Крякин выписался из квартиры, отказался от своей доли в городской недвижимости и уехал, не сказав никому точного своего адреса.

Конечно, кому-то он был известен. Либо жене, либо кому-то из детей. И номер телефона наверняка у кого-нибудь из родственников имелся. Но вот беда — никто не хотел своими знаниями делиться с Вороновым Станиславом. Все недоуменно таращили глаза, ссылались на кого-то, кто теперь на работе, в отъезде, или помер внезапно, и не говорили!

— И куда мне теперь мотнуться? — пожаловался Стас бродячей собаке, пристрявшей к нему в парке. — На прежнем месте работы дали его последний домашний адрес, а он там не живет! Что делать, пес?

Бродячий пес из дворняг широко зевнул и посмотрел на него с сокрушительным недоумением. Прямо так же посмотрел, как все родственники Крякина на него сегодня смотрели.

— Предлагаешь, на допрос их всех вызывать? — вздохнул Воронов. — Так Мухин запозорит. Скажет, не умеешь с населением работать. Что делать-то, псина?

Псина вдруг вытянула шею и, усмотрев на соседней скамеечке двух пожилых женщин с увесистыми сумками, рванула к ним со всех своих четырех лап.

— Конечно, пенсионеры, они не подведут. У них всегда в авоське есть, чем поживиться. Это тебе не сыскарь голодный. А если еще и пенсию только что получили…

Ах ты, душа твоя собачья! Ай да умница! И не хотел, да подсказал!

Наведается-ка он в собес, где наш уважаемый господин Крякин, вышедший на пенсию, стопроцентно на учете состоит. Если отсюда он выписался, то в другом месте в районе прописался, туда ему и пенсию перевели. Там точно знают!

— Конечно, знаем, — уверенно отрапортовала в собесе пухленькая Танечка, уважительно поглядывая на него. — А что хоть натворил-то этот Крякин?

— Да ничего. Просто мог что-то видеть, что не счел важным в свое время, — не стал изворачиваться Воронов.

Когда люди к нему со всей душой, он не любил темнить без особой на то нужды.

— А-аа, понятно, — совершенно сомлела Танечка, споро перебирая в руках карточки. — Ага! Есть! Вот он, ваш Крякин, — и тут же как бы мимоходом добавила: — Скажите, какая важная персона!

— Чего это вдруг?