Кольцо принца Файсала - Бьярне Ройтер

Рамон вытер глаза.

– Их схватили, заковали в кандалы, и мне до сих пор мерещатся крики этих ребятишек. Должно быть, их услышали и на берегу, потому что внезапно начался ад. Нас окружили каноэ, уж не знаю, сколько их там было, но никак не меньше нескольких сотен, и воины, сидевшие в них, были как дикие звери. Вот тогда-то мне в первый раз рассказали эту историю об их короле. Мы потопили пару лодок, и капитан отдал приказ уходить на веслах. Вскоре мы были уже достаточно далеко, чтобы спокойно поставить паруса и продолжить наш путь.

Рамон упал обратно на лавку и продолжил свой рассказ о кораблекрушении:

– Ну так вот. Я до сих пор вижу перед собой, как он стоял возле фок-мачты, дождь бил ему в лицо, но он стоял спокойно и смотрел на меня так, словно я был последним человеком на этом свете. Я понимал, что счет идет на минуты, галеон вот-вот утонет, и тогда я его позвал. Мы схватили друг друга за руки в тот момент, когда бушприт треснул и сломался, словно щепка. Мы вылетели за борт, кругом было черным-черно, но тут я внезапно заметил обломок грот-мачты, который все еще держался на воде. Остаток ночи мы провели, держась друг за друга, отдавшись на волю шторма и бушующих волн. От галеона не осталось ничего крупнее бочонка. Я уже не верил, что когда-нибудь снова увижу землю, но старался не отчаиваться. У меня все еще оставалось немного воды, а у чернокожего была пара галет, которые мы поделили. Однако когда наступила вторая ночь, я почувствовал, что силы меня покидают. Я чуть было не разрыдался от отчаяния, но тут внезапно до меня донесся плеск весел, и из тумана появился рыжеволосый парнишка.

Рамон посмотрел на Тома с таким видом, словно ожидал услышать свой приговор.

– Вот моя история, – вздохнул он, – какой бы жестокой она ни была, это правда. Алчность – безжалостная госпожа, которую не выбьешь ни кнутом, ни плетью, и ты теперь это знаешь.

Том положил руку на плечо Рамона.

– Расскажи мне, что случилось, когда вы покинули Невис? Ты продал его?

Рамон отвел взгляд.

– Ответь мне, Рамон!

Испанец вздохнул и кивнул.

– Кому?

– Одному плантатору. Но ты еще не знаешь худшего.

Рамон прижал руку ко лбу.

– Я не получил за него ничего, – прошептал он. – Пойми, Том, у меня не было денег даже на еду, и мне не оставалось другого выхода. За такого дохляка в наши дни много не выручишь. Плантатору был нужен сильный, крепкий мужчина, способный весь день махать мотыгой.

– Когда это случилось?

– Полгода назад, я думаю.

Том вскочил на ноги.

– Превосходно, – сказал он, – отдавай мне свои деньги, Рамон.

– У меня нет денег, Томми.

– Давай сюда мои деньги, я сказал. Ты должен мне.

– Но, дорогой Том, у меня нет ни гроша.

– Хочешь, чтобы я поверил в то, что ты каждый вечер рискуешь своей жизнью за стакан рому и миску каши? Дай мне то, что у тебя есть, если не хочешь, чтобы я сам нашел эти деньги и считал тебя последней свиньей.

Кошель оказался небольшим, но Том знал, что этого хватит, чтобы выкупить раба. Во всяком случае, подростка.

– Где находится эта плантация?

– А ты, значит, никогда не сдаешься, да, Том Коллинз?

Том схватил испанца за воротник и посмотрел ему прямо в глаза.

– Да, – ответил он, – я никогда не сдаюсь. Никогда!

Испанец покачал головой и улыбнулся.

– Ты – странное создание, Том, но это твоя жизнь, и я не собираюсь становиться у тебя на пути. Это самая большая плантация на Ямайке. Пойдешь на запад и обязательно наткнешься на огромные поля сахарного тростника. Позволю себе заметить, что там работает более двух сотен рабов. Хозяин, по всей видимости, англичанин и имеет хорошую репутацию в здешних местах. Один из его надсмотрщиков часто бывает в нашем кабачке и, должен признаться, оставил на моем теле немало шрамов. Его имя Йооп ван дер Арле, и ты его легко узнаешь, потому что Йооп – альбинос.

Том подошел к двери, но на пороге обернулся и в последний раз посмотрел на испанца, который уселся на лавку, весь замотанный тряпками, с кровоточащими ранами по всему телу и с дыркой вместо глаза. Он выглядел теперь еще хуже, чем при их первой встрече в море.

– Будь здоров, Рамон, – сказал Том.

– Будь здоров, Том Коллинз, – прошептал Рамон и смахнул слезу с ресниц, – передавай от меня привет своей матери и красавице сестре, и хотя я не прошу тебя быть моим защитником, но все же расскажи им, что Рамон из Кадиса по прозвищу Благочестивый не был законченной свиньей.

Они стояли плотной стеной и шелестели при малейшем дуновении. Каждое растение высотой в человеческий рост, каждый стебель толщиною в палец. Всюду, куда ни кинь взгляд, был один лишь сахарный тростник.

Том решил дать себе небольшую передышку и присел на кочку. Отсюда ему открывался огромный невозделанный участок земли, где множество рабов махали мотыгами. Они работали группами по полсотни человек в каждой и двигались в быстром монотонном ритме, а когда ветер переменил направление, до Тома донеслось тихое гудение, похожее на песню.

Прищурившись, Том взглянул на солнце – по его расчетам выходило, что он шел вдоль плантации уже около часа. На восходе он оставил кузницу и пустился в путь. Все его имущество уместилось в одном мешке с лямкой, который он повесил на плечо. В мешке лежали деньги Рамона, черепаховый гребень и маленькая ракушка, которую он получил от своей сестры, когда ему исполнилось десять лет. Тео редко что дарила и в детстве всегда требовала свои подарки обратно. Про эту ракушку она, должно быть, просто забыла. Своей светлой нарядной окраской ракушка напоминала Тому цветы на лимонных деревьях, что росли позади таверны на Невисе. Он был убежден, что цвет ракушки менялся в зависимости от его настроения. Тео однажды сказала: то, что ты однажды нашел в море, будет всегда напоминать тебе о твоих близких. Вот и теперь при взгляде на ракушку его каждый раз охватывала невыносимая печаль и тоска по дому.

Был полдень, палящее солнце превратило землю в раскаленную наковальню. Том вытряхнул из фляжки последние капли воды и утер пот со лба, недоумевая, как можно работать на такой жаре без малейшей тени над головой.

Он сломал стебель тростника и втянул в рот сладкую жидкость. Но от сахара ему еще больше захотелось пить.

Том огляделся. Вокруг было тихо, лишь ветер шуршал в стеблях да издали доносилось пение рабов.

Он думал о Рамоне, которому от рождения достались дружелюбный нрав и несчастливая судьба. И о кузнеце, который шел на поводу своей вредной привычки.

О Бибидо он тоже думал.

Быть может, сын негритянского вождя находился сейчас совсем недалеко от него. Работал вместе с другими невольниками. При мысли о том, что цель уже рядом, Том почувствовал сильную усталость и – одновременно – возбуждение. С Бибидо за это время могло произойти что угодно. Ведь теперь он, по милости Рамона, был собственностью плантатора. Имя ему наверняка дали новое, если только рабы вообще имеют имена. Но ведь должны же они как-то называть друг друга?