Грозный идол, или Строители ада на земле - Анатолий Эльснер

Сусанна стояла перед ним с белым, как мрамор, лицом: священный ужас сделал ее бледной и неподвижной. Она была далека от всякого сомнения, тем более что наглядно видела и доказательства: ужасное разрушение телесной храмины Парамона вследствие пребывания в ней Лай-Лай-Обдулая. Ум ее был лишен способности критиковать и анализировать, и потому она и принимала за действительность всякие вымыслы и сказки, особенно если они исходили из уст лиц, признанных авторитетными. Взамен ума она обладала живым воображением, а потому земля ей представлялась населенной привидениями и демонами. Она обладала также сильными чувствами и быстро переходила от ненависти к любви и преклонению и, наоборот, совершенно была не способна понять ни себя, ни окружающих явлений, ни людей. При нежном сердце и чувствительности она способна была на какую угодно жестокость: надо было только суметь бросить в грудь ее огонь, который бы разгорелся. В блеске этого огня она превращалась в другое существо, сильное вдохновением, и каждый нерв ее тогда вздрагивал, как струна. Фокус заключался только в одном: суметь вдохновить ее на добро или зло — одинаково нетрудно. При иных условиях она могла бы сделаться мученицей Истины и Любви, но, к сожалению, звезда истины меркла в это время под небом Зеленого Рая, и среди тьмы поднялся человекообразный демон и сказал себе: моя игрушка и в моих руках — палачик людей в Зеленом Раю. Обитатели Рая и прежде, глядя на нее как на существо таинственное и страшное, давно уже свыклись с мыслью, что рано или поздно она всех их удивит. Она всегда им казалась странной и загадочной, и многие называли ее просто дурочкой, не умея объяснить себе ее причуд. Иногда она скрывалась куда-то, ее долго отыскивали и наконец находили где-нибудь в лесу, сидящей высоко на древесной ветке, довольной и веселой. Она объясняла свое поведение желанием быть одной и смотреть в небо. Она говорила, между прочим, что облака — большие лодки, в которых ангелы путешествуют по небу, и что будто раз она видела их. В море она тоже видела чудеса: маленьких людей с зелеными волосами, которые катаются верхом на дельфинах, и, желая испытать прелесть такого путешествия, раз прыгнула с берега, чтобы оседлать дельфина, но упала в воду, и ее с трудом вытащили. Когда она молилась, до появления нового бога, конечно, то в воображении ее всегда носилась какая-нибудь фигура с такой яркостью, что ей казалась она действительно существующей. От мужчин она убегала, и когда ей приходилось быть в их компании, смущалась и краснела. Стыдливость ее удивляла всех, и молодые люди боялись даже с ней заговаривать, и потому, невзирая на ее красоту, все смотрели на нее как на существо, обреченное совершить совершенно особенный жизненный путь посреди своих странностей и причуд.

— Начальник, я тебя слушаю, — отвечала трепещущим голосом Сусанна. — Ты сам бог, или великий пророк ты… Недостойна я смотреть на тебя и недостойна слушать… Начальник, я простая девушка, а в тебе Лай-Лай-Обдулай… Ты носил бога… Засушил он руку твою… Кости выдвинул, и я всегда спрашивала себя: кто это с ним сделал… Теперь вижу кто: сам бог. Пророк великий, дай мне преклониться перед этой ногой, разбитой богом…

Дрожа всем телом, Сусанна опустилась на колени, причем волосы ее, распадаясь по земле, образовали как бы шатер из тонких золотистых нитей. «Пророк», склонив голову, смотрел на нее благосклонными, жадно пылающими глазами и с тонкой коварной улыбкой, в то время как она своими нежными целомудренными губами приложилась к святыне — его отвратительной, красной ступне.

— Невеста великого духа, встань.

Девушка, в трепете закинув голову, взглянула на него чудными глазами и поднялась. «Пророк» опустился на камень. Сидя с выпрямившимся телом, он опять поднял руку и тоном властного пророка сказал:

— Внимай!..

— О, как я слушаю тебя, начальник!

— Не можно тебе быть невестой духа и скажу лучше — женой могучего, и все же… можно… Дерзай, девица, высокий дух веселится минутами, ликует, смеется радостно и тогда влетает в меня… Я умираю в минуту эту, потому теснит меня могучий дух, сжигает жарким пламенем… Меня нет… Он могучий, в груди моей смеется радостно, резвится… Пляшет… Тело тогда мое пляшет… Внимай, девица, когда увидишь меня пляшущим, скачущим, смеющимся, знай, это не я — Лай-Лай-Обдулай, а ты невеста его… Тогда пляши, как пожелает его святое могущество. Так вот как можешь разуметь свое великое назначение — невеста бога… На время, значит, когда Лай-Лай-Обдулай в меня влетает…

Сусанна трепетала. Чудеса вылетали из уст Парамона одни за другими, населяя воображение ее чудесными картинами. Дикая мысль, что она невеста бога, что этот безобразный человек — пророк, в теле которого пляшет бог, — все это наполнило ее священным трепетом. Рассуждать о вероятности всего этого она совершенно не могла: картины были слишком яркими, а истина несомненной, так как сам Лай-Лай-Обдулай назвал ее своей невестой. Была и еще причина полной невозможности рассуждать или сомневаться: «пророк» говорил с ней как власть имеющий, и в его шепоте, и в приказаниях его было что-то неотразимо могущественное для нее, совершенно уничтожающее ее волю. Она находилась в состоянии какого-то полусознания, испытывая священный восторг и ужас одновременно, и, охваченная этим чувством, она способна была, подобно загипнотизированной, исполнять решительно все.

— Пророк! — воскликнула она восхищенным голосом и сложила на своей груди руки.

— Простой человек я, пока в мою грудь не влетел Лай-Лай-Обдулай… Знай это… Не влетал он в меня еще, а потому я и не смотрю на тебя, дева, хоть ты красавица… Что мне до девичьих красивых телес… Я гляди какой… Не хочу и смотреть я на вас, соблазнительных дев… Уйди…

Девушка отступила на несколько шагов и остановилась в трепете.

— Веселый радостный бог любит вас — дев пригожих, вот влетит в меня, запляшет, затанцует… Я же суровый человек… От женщин убегаю… Уйди…

Она еще отступила на несколько шагов, бледная от страха и огорчения.

— Пойди, преклонись перед богом… Жди ответа… Будь распростертой перед ним, он это любит… Ночь, другая, еще и еще, и, может быть, сам скажет тебе, как разуметь сие великое назначение — невеста Лай-Лай-Обдулая… Может быть, захочет в тело мое влететь и поиграть с девой непорочной… Так ты не пугайся, что твой высокий супруг в храмине такой отвратительной для глаз… Ступай… Девы для меня не соблазнительны… Не люблю я их… Иди…

Девушка нерешительно повернулась и медленно пошла от него, держа над своим плечом красный цветок. Он качался на тоненьком стебельке, ударяя ее по лицу.

Парамон долго смотрел на ее удаляющуюся фигуру и, когда она скрылась из глаз, поднялся с камня и, глядя сквозь просвет листьев на небо, проговорил про себя:

«Парамоша челом тебе бьет, Отче на небеси, ибо немало богохульствую… Может, ты серчаешь, старичишка, да что взыскивать-то с меня, коли ты закатил мне гвоздь такой: сотворил скверненьким… „Не рой другому яму“ — это знаешь, а? — Ты-то яму вырыл Парамоше, а он-то в Зеленом Раю первый человек — пророк… И совсем даже не боюсь тебя нисколько… Да и не буду бояться, хотя натворю таких дел, что смрад от земли долетит до небес и запахнет в ноздрях у тебя… Потому и не боюсь, собственно, что ты, может, тот же Лай-Лай-Обдулай… Бога этого я изобрел, Парамоша, а тебя кто? Не наморщивай лоб, папаша, не боюсь, и греха-то совсем не боюсь… Начхать мне на твое небо… Имею о тебе такое понятие, как о мучителе… Сколько народов-то измучивал… Я думаю, не перечесть, и крови-то выпустил, сколько в реках воды… Попрекать-то и нельзя меня и не боюсь, сколько ни махай белой бородой… Коли ты там восседаешь, то действую я с твоего разрешения, ибо тварь я твоя и все мое — твое — я грешная тварь твоя… Лай-Лай-Обдулай — бог, выходит, подлинный… Понимаю так — все, что с головы моей выскакивает, — твое… Да уж не гневайся, пророк я, и такой порядок заведу в Раю Зеленом, что кости хрустнут у деток твоих… Им мука, а мне вот веселие душевное… Властвовать так, чтобы дрожала всякая тварь, — услада немалая… Пусть трепещут детки, и на всяком лбу и хребте — отпечаток моей лапы… Вот как цари разные, так и я… Все, что не я, — начхать… А как ты еще надо мной насмеялся, мучил, и бабенки убегали, то вдвойне начхать… Веселится душа моя, и Парамоша запляшет, танцевать будет нагишом… молитва, значит, такая — блуд… Человек есть плод блуда, и потому и он воспеваться должен… блуд, то есть, тобой рожденный для твари всякой… Спасибо, папаша, хорошо придумал, и я вот повеселюсь с девственницей Сусанной и прочими кобылицами… может и младенчик зачаться, и вот что я задумал на случай этакой: послание в Раю нашем, что так как девица сия невеста бога, то и младенец ее — маленький Лай-Лай-Обдулай… не нравится, а? А мне начхать… Бог живой будет в Раю Зеленом и всякая тварь земная поклонится ему, и стану я выше Моисея. Затрепещут люди, и на землю твою клеймо свое наложу своею пятой, вот так…»