Грозный идол, или Строители ада на земле - Анатолий Эльснер

— Лай-Лай-Обдулай, Лай-Лай-Обдулай!..

Чудотворец молчал, выпучив свои дурацкие глаза и брюхо, а женщины, стоящие в толпе, простирая к кукле руки, шептали: «То-то сила-силушка, то-то высокий». Василий, полюбовавшись картиной общего преклонения перед «высокими» и «могучими», снова возвысил голос, и все затихло.

— Теперь слушайте обратное слово начальника: можем ли мы, начальники, наставлять на спасение? — спрашиваю. — Ей-ей, можем. Спасение от нас и исходит. И вот как, собственно, мы наставлять можем на спасение…

Неожиданно он повернулся к «преступнику» и крикнул:

— Скинь-ка штаны!..

Алексей стоял, не двигаясь, с выражением удивления и ужаса глядя на Василия и толпу, опошлевшую и поглупевшую после своего порабощения. Хотя он ясно слышал слова «сечь будем», но они казались такими необыкновенными для человека, привыкшего к свободе, что положительно не входили в его ум. Он стоял неподвижно, как белый столб, далекий от исполнения приказания «снимать штаны», хотя теперь он был освобожден от веревок.

— Оглох, что ли, самый большой дурак, — гневно крикнул начальник. — Вразумительно приказываю тебе так: сей минутой скидывай штаны.

«Преступник» продолжал находиться в состоянии прежнего оцепенения, и только пальцы его рук, как бы выражая крайнее изумление, расставились в разные стороны.

Толпа тоже стояла как бы в оцепенении, и хотя большинство уже привыкло к мысли, что прежняя свобода отлетела от Зеленого Рая, но в них продолжал еще громко звучать голос человеческого достоинства. Парамон именно это чувство и хотел убить в обитателях Рая, а самым действительным средством для этого он считал зрелище «сечения» перед глазами всех обывателей. Но это было самым трудным, рискованным делом и гораздо более опасным, нежели раны, наносимые ножами, и даже убийство. Зеленый Рай мог взбунтоваться и перебить своих поработителей.

Прошло минуты две напряженного ожидания чего-то, Алексей стоял в прежнем оцепенении, Василий с грозным видом смотрел на осужденного, Парамон, закрыв лицо руками, делал вид, что плачет, заставляя на себя смотреть. Груня билась в своих веревках и жалобно плакала, а толпа молчала, затаивая негодование и чувство жгучего оскорбления.

В эту минуту по сторонам «преступника» стали Герасим-Волк и Варсоний, и в руке каждого были толстые пучки длинных розог. Раскрыв широко смеющийся рот и глядя на толпу своими бычачьими глазами, великан начал помахивать в воздухе розгами, делая репетицию.

По толпе прошло волнение. Старик Андрон крикнул:

— Человеки любезные, смилуйтесь над стариком: выройте могилу и заройте меня… Такой стыд хуже смерти, хуже смерти…

Все глаза людей, находящихся в толпе, устремились на старика, и многие закричали: «Правда-правда, хуже смерти!»

— Эй, борода! — раздался голос широкоплечего человека с палкой в руке. — Вижу я, ты буен. Поэтому самому бороду твою мы пощипаем…

В один момент несколько человек бросились на старика и, закрутив за спину его руки, повалили его на землю. В это время голоса в толпе испуганно закричали:

— Секут уже, секут… Голубчики, глядите…

И люди, отвращая взоры от старика, снова начали смотреть на палачей, начальников и жертву.

Алексей лежал на траве спиной кверху, удерживаемый в таком положении людьми Черной Десятки: они сидели на его голове и ногах. Два палача стояли по сторонам своей жертвы с розгами, поднятыми над головой, в ожидании разрешения начальника приступить к своей деятельности. Василий стоял с гордо закинутой головой, поглядывая на толпу.

— Эй, не бунтовать! — крикнул он толпе. — Напротив, имейте радостные лица и хвалу пойте как начальникам, так особливо…

Не договорив, он указал рукой на «высокого», и сейчас же в толпе раздались подобострастные голоса: «Лай-Лай-Обдулай, Лай-Лай-Обдулай!..»

Василий, взглянув на палачей, проговорил:

— Вот какие слова начальника: секите этого большого дурня и злодея, не почитающего начальников, как с одной, так равно и с другой стороны, чтобы обиды не было ни той, ни этой половине. Сто ударов умно и милосердно решили мы, начальники, отпустить злодею… Смотрите на меня: подымет руку начальник и бейте, а опустит — ждите, когда подымет…

— Эй, люди добрые! — раздался отчаянный голос Алексея, смешивающийся с громким рыданием его невесты. — Навалите камни на меня, высоко, до неба, и крикните Богу: «Человека бьют!..»

Толпа метнулась вперед, и негодующие люди заговорили разом: какая-то женщина, всплеснув руками над головой, тоненько заплакала, кто-то крикнул рыдающим голосом: «Нельзя, нельзя бить человека!»

Василий, вызывающе взглянув на толпу, поднял руку кверху и крикнул:

— Сечь!..

Толпа опять затихла, охваченная жалостью и страхом, а Герасим-Волк, держа розги над головой и как бы играя ими, засмеялся смехом животного наслаждения, раскрыв широко рот и издавая дикие звуки, и розги со свистом, описав в воздухе полукруг, хлестнули по телу истязаемого. Василий опять поднял руку и опять розги хлестнули… И среди хлестания этого начали раздаваться сдерживаемые стоны истязуемого. Капли крови, дрожа на концах розог, брызгали кверху и рассыпались.

С минуту толпа стояла в оцепенении, но в груди людей все сильнее подымалось негодование, чувство оскорбления, и с каждым новым хлестанием розог им казалось, что они опускаются на их собственные спины. Волнение сделалось общим, отовсюду послышались сдерживаемые вопли, и вот толпа, бессознательно побуждаемая возмущением и жалостью, маленькими шажками начала подвигаться вперед сплошной стеной. Это было самое опасное для бюрократов Зеленого Рая, так как толпа подвигалась с инстинктивным единодушием и могла одной лавиной опрокинуть и богов, и начальников. Василий продолжал время от времени подымать свою руку, не глядя на толпу, но Парамон, стоя с опущенной головой, видел, что начинается буря. Неожиданно для всех он грозно поднял кулаки над головой и с поднятыми кулаками бросился на Василия, делая огромный прыжок, как тигр, бросающийся на добычу, и закричал:

— Зверь!..

Василий вздрогнул и смотрел, ничего не понимая, а Парамон, потрясая кулаками в воздухе, кричал:

— Долго ли ты будешь терзать человека, спрашиваю? Не выносит сердце мое вида таких мучений… Кровь, кровь падает на землю Зеленого Рая… Человеки добрые, — закричал он толпе, — сердце мое обливается кровью, потому жалостливое оно у меня… Каждая капля падает на него и прожигает, я думаю… долго плакал я и лицо руками закрыл, чтоб не глядеть… но нет… сил нет моих на это… прыгает, как птица, сердце, и слезы, как фонтан какой…

Он снова повернулся к Василию и стал говорить ему что-то тихо, показывая ему на свое сердце и на глаза, из которых каким-то чудом действительно лились слезы.

Толпа снова заволновалась, но уже от другой причины: слова Парамона растрогали очень многих наивных людей. Женщина, которая только что рыдала из жалости к жертве бюрократов, растроганным голосом прокричала: