Хроника чувств - Александр Клюге

Я молод. Я самый молодой и, возможно, единственный еще верный помощник моего поколения в шести секретариатах президента; еще год назад все стремились попасть в эти секретариаты. Я сопровождал этого вечно спешащего человека в США.

В конце мая Северная Атлантика окутана пеленой тумана. Более тысячи миль одна и та же картина: под светящим в вышине солнцем молочно-белая равнина — словно огромный континент неведомой планеты. Но на это видение нельзя было «положиться», по нему нельзя было «ходить» или «стоять» на нем. Это было перед Троицей. Как будет выглядеть будущий военный статус Германии? Всю весну 1990 года этот вопрос терзал наших экспертов. Со штабами другой сверхдержавы шел обмен переговорами, документами, в которых повторялось слово «нет».

Одним из признаков неверности моих соратников в окружении президента является их стремление подражать поведению противостоявших им представителей американских штабов; словно юный влюбленный, они тянутся к ореолу, окружающему соперников, желают быть принятыми в их клуб. Президент обладает властью, но у него нет времени и почти не осталось сотрудников.

Встреча на высшем уровне проходит в Вашингтоне и Кемп-Девиде. Мы, бывшие студенты-американисты, обладающие знаниями, но неопытные, все еще не в состоянии достаточно быстро анализировать повороты американской политики[32]. Считается, что в немецком вопросе достигнут прорыв; в пятницу под вечер Горбачев дает пресс-конференцию (на улицах час пик, заявления должны появиться до выхода вечерних выпусков новостей). Он говорит: «Министрам иностранных дел обеих стран поручено начать углубленный диалог с учетом некоторых идей и импульсов». Он оживлен, словоохотлив, как обычно. Мой президент родом с юга России, у него богатое воображение. Он рисует картину цветущей Европы, поддерживающей активные, мирные отношения с заокеанским партнером. Войн не будет, будет развиваться коммуникация. Никто из корреспондентов не обратил внимания на то, что в начале он сказал: «Я не думаю, что немецкий вопрос будет решен здесь». Под конец его пресс-конференции американским журналистам уже виделись земли в центре Германии, под Фульдой, над которыми в согласии будут господствовать США и обновленный Советский Союз. Рядом с каждым морским пехотинцем США встанет русский гвардеец.

Когда мы вернулись в отель, советники набросились на президента. Как получилось, что он спровоцировал такое ужасающее впечатление единства взглядов, прорыва в переговорах — ведь именно так это и будет представлено в вечерних новостях. Наша машина опровержений начинает работать в два часа ночи. Никакого диалога министров иностранных дел по Германии, новые идеи пока только «в эмбриональном состоянии». К шести утра наши позиции выстроены. Это был так называемый «утренний контрудар на Троицу». Несколько часов ничего не происходит. Президент, три месяца почти без сна, может немного отдохнуть.

В ответ на нашу «блокаду» представители американской стороны спускаются с облаков на землю. Высказывания остаются анонимными. Генеральный секретарь, считают они, не в лучшей форме. Впечатления от его выступлений на пресс-конференциях: он слишком многословен, плохо подготовлен, неточен в высказываниях, проявляет слабость[33]. Этот отлаженный механизм — секретное оружие другой стороны в случае провала попытки околпачить нас (особенно действенный благодаря повторениям). Надо изучить этот механизм, дать задание институтам и кафедрам исследовать его[34]. Пресса и телевидение США поддерживали нашего президента на протяжении без малого полутора лет. Эти отклики разрушили человека, которому я служил.

Действительно ли он тщеславен? Нет, он испытывает голод по реальности. Отчасти он утолял его в США у телеэкрана. Он, властвовавший над «одной пятой земного шара», оказался зависимым от откликов своих противников.

Однако на уступки в вопросе милитаризации Германии весной 1990 года он не пошел.

Почему мой боевитый президент позднее сдался? Еще какое-то время он держал позиции. Пресс-конференция по окончании встречи на высшем уровне в восточном зале Белого дома. Мой президент рядом с президентом Бушем. Тот не может помешать гостю сказать то, что он хочет. Мой президент угрожает: Советский Союз мог бы, если Запад будет настаивать на своем, пытаясь навязать нам свое решение по Германии, пересмотреть свои взгляды на то, насколько баланс сил соответствует советским интересам.

Ну и досталось же моему шефу! От прибалтийских республик, в Нагорном Карабахе, от оппозиции на съезде народных депутатов, от работающих на другую сторону московских структур власти. Какой контраст за два года, какой контраст по сравнению с восторженным впечатлением от поездки на 40-летие ГДР!

И вот мы смыкаем ряды вокруг потерпевшего неудачу. А беда началась в ту пятничную ночь, когда разговор шел о милитаризации Германии.

И не успеют оглянуться — На новоселье уж очнутся.

Фауст. Часть 2, V акт.

I

Осенью 1990 года нас дважды переводили на новое место работы, а затем вся группа была отправлена в очередь ожидающих трудоустройства. Наше самосознание людей искусства не было непосредственно затронуто потерей уже наработанной профессиональной биографии, ведь мы утратили свои позиции как группа или класс, а не из-за индивидуального провала; более того (и это чувство было дополнительной поддержкой), мы были свободны от вынужденного выполнения нежеланного профессионального долга, от навязанной необходимости доказывать свою состоятельность и прочих выкрутасов, а будущее окутывало нас флером неопределенного шанса. Этот настрой передавался и тем коллегам, которые сетовали на судьбу. Наставало предрождественское время, расцвеченное играющими огнями.

Я получил задание от созданной наспех посреднической конторы, затеянной коллегой Райхартом для поисков хоть какой-то возможности заработать и названной Общественное объединение «Оргбюро» (хотя никто его не регистрировал и не собирал общего собрания, так что оно скорее напоминало партию). Мне поручили встретить в аэропорту Тегель американскую поп-звезду. Мне предстояло в течение недели сопровождать ее в качестве переводчика и гида. Я согласился. В то время как в прежнее время мы явно ограничивали свою самоотдачу, мы все время ТОРМОЗИЛИ себя — это был, так сказать, солидарный долг, противостояние карьеризму, доказательство спокойно-независимой позиции (а что мы еще могли бы и можем продемонстрировать, кроме взаимного уважения нашей манеры держать себя?), теперь я жадно стремился полностью проявить свои неиспользованные силы, можно сказать — мне не оставалось ничего другого, кроме как броситься с головой в новую работу, снова жертвовать профессиональной девственностью в ожидании удачи. Подъезжая в этот слякотный зимний день на автобусе к аэропорту Тегель, я был готов заниматься синхронным переводом, влюбиться, быть молчаливым сопровождающим, использовать свои литературные возможности, чтобы писать рекламу для звезды, или (в случае оскорбления) защищать наше независимое положение граждан просуществовавшей сорок лет и погибшей непобежденной республики, все разом, в зависимости от необходимости или обстоятельств. Такого рода оппортунизм возникает, когда мы ускользаем от власти бюрократии — и именно поэтому. Он принципиальным образом отличается от оппортунизма социал-демократов, послужившего дополнительной причиной кризиса 1914 года. Скорее он схож с новым чувством жизни, с ощущением перевернутой страницы, тоже в 1914 году, распространившимся, когда все пропало, когда война стала фактом, и никто в одиночку ничего не мог изменить. Окончательность усиливает эмоции.