Северный пламень - Михаил Голденков

* * *

В шведский лагерь от московского отправился сам генерал-майор Бутурлин. После долгих переговоров, шведские генералы, именем короля, дали слово, что на следующий день московское войско может свободно отступить с знаменами и оружием, но без артиллерии… Причем самого Бутурлина оставляли в плену.

По заключении условия со стороны царской армии отправились в шведский лагерь часов в девять вечера князь Долгорукий, царевич Александр и Головин. Король принял их сидя, держа по привычке треуголку под мышкой. Он подтвердил условие о свободном отступлении. Московские генералы просили всей артиллерии. Король, снисходительно усмехнувшись, отвечал:

— Артиллерия ваша за моей спиною, и нечего о ней говорить. Хотя… так и быть. Мы великодушны. Можете забрать, но только… пять… нет, пожалуй, все шесть пушек…

На том и условились…

В это же время генерал царской армии Вейде, отразив в начале битвы напор шведского генерала Веллинга, стоял со своей дивизией при деревне Юале и, ничего не зная о происшедшем, послал к Веллингу записку следующего содержания:

«Отделенные от армии, мы готовы биться до последней капли крови; поможем заключить договор, и если условия будут женерозны, я согласен».

Карл принял капитуляцию и Вейде. Его сей факт даже развеселил.

— Если бы генерал Вейде, имеющий до 6000 под ружьем, решился нас ударить, мы были бы разбиты непременно, — говорил со смехом король своим генералам… Веллинг ответил Вейде, что Бутурлин уже капитулировал и что Вейде тоже может положиться на великодушие короля, но прежде всего должен сложить оружие… Вейде безоружным явился в королевский лагерь.

Трофеи шведов поразили Кмитича: пленных солдат было больше, чем самих принимавших их шведов. Поэтому многих пленных отпускали восвояси даже с радостью. Оставили лишь 79 человек, из них 10 генералов: герцог Карл фон Круи, царевич Имеретинский Александр, князь Яков Феодорович Долгорукий, Автоном Михайлович Головин, Адам Адамович Вейде, князь Иван Юрьевич Трубецкой, Иван Иванович Бутурлин, Людвиг фон Галларт, барон фон Ланген и генерал Шахер… Королевскому войску также досталось огромное число московского оружия: 24 000 ружей, 145 пушек, 32 мортиры, 4 гаубицы, 10 000 пушечных ядер, 397 баррелей пороха…

К утру 20-го ноября рухнувший под тяжестью драгун Камперхольмский мост, который принялись чинить в 11 вечера предыдущего дня, был полностью восстановлен и по нему устремились через Нарову московские гвардейские полки с оружием в руках без всякого препятствия, однако у них задержали орудия. С ними ушел и Потоцкий, угнетенный разгромным поражением и смертью Козловского. У следовавшей за ними дивизии генерала Вейде, также отпущенной, шведы тем не менее отняли все фузеи со знаменами, а у некоторых забирали даже одежду. Все петровские генералы, находящиеся в шведском лагере, были объявлены военнопленными под тем предлогом, что московские комиссары вывезли казну, 300 000 рублей.

«Боже! Сколько напрасных смертей!» — думал Микола Кмитич, крестясь, глядя, как растаскивают убитых московитов. Их, казалось, было многие тысячи трупов… Насчитали до пяти с половиной тысяч. И это без тех, кого поглотили холодные воды Наровы…

Трупы московитян, кажется, заполонили всю округу — царское войско потеряло, по словам самих московитов, только одними убитыми более шести тысяч человек пехотинцев, гвардейцев, стрельцов, бомбардиров и драгун, но судя по тому, что на восточный берег Наровы ушло едва ли семнадцать тысяч из тридцати пяти, можно было сделать вывод, что царь Петр потерял в этой битве около восемнадцати тысяч убитых, утонувших, тяжело раненных, пленных и разбежавшихся кто куда человек. Преображенский и Семеновский полки потеряли более четырех с половиной сотен солдат каждый — треть от первоначального своего состава. В одном лишь Семеновском полку были убиты полуполковник Павел Кунингам, капитаны Матвей Мевс и князь Иван Шаховской, поручик князь Иван Великорушилов и прапорщик Никита Селиванов…

Что касается потерь армии самого Карла, то они, напротив, были в десять раз меньшими, чем у царя: 31 офицер и 646 солдат. Вот только раненых оказалось достаточно много — 1200. Но Карл ликовал.

— У нашего дорогого Петтера нет больше пушек, да и армии нет! — поднимал шведский король кубок темного пива — все, что он лишь иногда мог позволить себе из спиртного.

— Теперь мы можем дойти до самой Москвы и взять их Кремль! — ликовал король…

* * *

Павел Потоцкий с распухшими от удара носом и губой, в солдатской ушанке на голове и натянутом поверх тулупа шарфе с золотистыми кистями — только так и можно было признать в нем старшего офицера — вместе с преображенцами и семеновцами, подавленный, измотанный и голодный, добрался до Камперхольма. Рядом в повозке бомбардиры бережно везли спасенную ими полковую икону Святого Николая…

В отличие от своих друзей, Потоцкий не жалел о своем неудачном выборе и не чувствовал себя не в своей тарелке. Да, все складывалось плохо, очень плохо, но пан Павел Потоцкий, настоящий солдат, сражался за союзника Речи Посполитой, чтобы не столько завоевать Ингрию для царя, сколько вернуть Ливонию, некогда литвинскую страну. Так он, по крайней мере, считал, верил и полагал, что борется за правое дело, хотя нет-нет да и вспоминал слова старшего товарища Миколы про мошенников Фридриха и Паткуля…

Там, в Камперхольме, оголодавшие за сутки солдаты и офицеры нашли много вина в фуражном обозе, и вмиг вся уцелевшая армия превратилась в пьяную толпу. Попытки Потоцкого и некоторых других офицеров выставить часовых успеха не имели… Литвинский штабс-капитан хоть и согрелся красным вином, все же ощущал на душе тревогу: если какие-либо шведы вдруг вздумают напасть, то армию разобьют в пять раз быстрее, чем под Нарвой… «Хотя зачем им на нас нападать, если сами же и отпустили!» — махнул в конце концов рукой Потоцкий, зло пнув пьяного часового, спавшего сидя в обнимку с мушкетом…

Переночевав, Преображенский и Семеновский полки, а также бомбардирская рота прибыли 23-го ноября в Новгород, где сия потрепанная гвардия была встречена самим царем… Павел впервые увидел московского монарха в непосредственной близости. Царь был великан ростом и казался Потоцкому красавцем с черными усами и орлиным взглядом. Вот только огромный парик вкупе с немалым ростом придавал лицу Петра непропорционально малый размер. Царь был в синем мундире, ловко и быстро двигался. Ему было уже под тридцать лет, но лицо царя казалось моложе.

Петр в ужасе смотрел на более чем вполовину уменьшенную армию, словно побитый бездомный пес, плетущуюся по древней новгородской дороге без пушек и знамен, без своего военачальника… Весть о нарвском поражении ошеломила Петра. Он знал свою тогдашнюю армию, не думал о скорых блестящих победах и легких завоеваниях, но даже в страшном сне не ожидал увидеть все свое многочисленное воинство разбитым наголову, без артиллерии и вполовину без знамен, без оружия, и главное — без командиров, кои остались либо лежать в холодной земле Наровы, либо сидеть в шведском плену… Потеря артиллерии составила сто сорок пять орудий. С утратой всех этих пушек московская армия окончательно рассталась с использованием своих излюбленных шлангов, пищалей в виде изображения львов и медведей, неуклюжих дробовиков и прочих орудий. Под стенами Нарвы царская артиллерия в последний раз действовала с подобными пушками, детьми невежества пушечных мастеров Московии, пушками, отличающимися щеголеватою отделкою, но при этом уродливой конструкцией. Еще три месяца назад московский царь пускался вприсядку от радости, что может начинать войну со Швецией. Ныне же он плакал, кричал на подчиненных, заставлял писарчуков писать и срочно отсылать письма с предложением Карлу о мире, не скупясь на любые денежные компенсации…