Дикие нравы - Максим Михайлов

— Гнида, — в полголоса выхаркнул из центра угрюмо молчащей толпы Тарасюк, и у стоящих рядом с ним бойцов не было ни малейшего сомнения в том, к кому это ругательство относится.

Еще тогда Васнецов заподозрил, что сержант, задумал побег, но спрашивать у него напрямую побоялся. Сейчас разговор, похоже, сам нежданно-негаданно свернула на эту скользкую тему.

— Барсуков — теленок. И зарезали его, как телка, — досадливо отмахнулся Тарасюк. — Но с нами такой номер не пройдет. Мы умнее будем.

— Ты что, бежать задумал? — оглянувшись по сторонам, шепотом выдохнул Васнецов, замирая от сладкого ужаса предвкушения чего-то жуткого, но вместе с тем притягательного.

Тарасюк лишь молча кивнул.

— А охрана?

Сержант, мрачно ухмыльнувшись, провел ребром ладони по горлу. Красноречивый жест послужил самым точным ответом.

— Но они же с оружием, как же мы? — все еще сомневаясь, спросил Васнецов.

— А нам терять нечего, паря, — пояснил Тарасюк. — Не верю я этой шкуре продажной, замполиту нашему. Никто нас отсюда не вызволит, если сами не выберемся. И этим, тоже скоро нас кормить да охранять надоест. В войну тоже так бывало, в горячке пленных наберут, а потом маются, не знают, куда бы их приспособить. Вроде и отпустить нельзя и возни с ними лишней полно. Вот потом и копали рвы, в которых жмуров сотнями клали, а то и тыщами. Скоро и мы здесь дождемся, ежли сами их не упредим…

— Так автоматы же, дядя Михась…

— Что ж с того, автоматы, — жестко усмехнувшись, ответил сержант. — Зато нас два десятка на каждого ихнего. Пусть он трех-четырех из своего автомата положить и успеет, а дальше что? Понял ли?

— Понял, — едва разлепляя ссохшиеся вдруг губы, прошептал Васнецов. — Но это если все разом, дружно…

— Вот то-то и оно, надобно разом и чтобы все. А такое готовить нужно. Так что молчи до поры, да присматривайся к людям внимательнее. Оружие какое-нито себе подбери…

— Какое же оружие здесь?

— Да любое, хоть прут железный из спинки койки выломай!

— Хорошо. Ну а дальше-то куда? Ну перебьем охрану, ну вырвемся за колючку, дальше-то что?

— Дальше, — хитро улыбнулся Тарасюк. — А дальше ты у Литовского спроси, он лучше объяснит. Вот повезло нам, что такой башковитый парень в лагере оказался! Оказывается этого Конго, аж две штуки существует, одно бельгийское, то в котором мы сейчас за колючкой сидим. А второе французское. А оно отсюда недалече выходит, только через реку перебраться надо и все — в дамках. А там уже другая страна, там можно до нашего посольства добраться, да и французам мы ничего плохого не сделали, они нас задерживать права не имеют. Вкурил? Нам только бы до той пограничной речки добраться, и все, считай дома.

— Это Литовский так рассказал? — с глубоким сомнением переспросил Васнецов.

— Он… Ты верь, паря, главное верь… Вера она одна человека спасает, понимаешь, не дает в бессловесную скотину обратиться.

— Но ведь у французов с бельгийцами дружба поди, что же они нас по головке погладят, да хлебом солью встретят если мы здешних вояк покромсаем?

— Брось, паря, брось… Какая дружба меж собой у колонизаторов, да еще ежли они одну страну делят, это же как два паука в одной банке. Кровопийцы, они кровопийцы и есть. Какое им до других дело? Им-то мы ничего плохого не сделаем… Так что ты главное верь… Здесь сидеть все одно смерть, все как Барсук кончим, знамо дело…

И вот уже яркий сноп света прожектора нещадно режет глаза, взмокшая потом от страха и возбуждения ладонь сжимает выломанный из кроватной спинки железный штырь, сердце рвется из груди, проваливаясь с каждым ударом все ниже и ниже в живот.

— Ур-ра! Ур-ра! — задыхаясь от ярости и страха, визжит кто-то рядом.

И несущаяся прямо на прожектора, колючку и вышки толпа, подхватывает крик диким бьющим по нервам ревом:

— Рра! Рра! Аргх! Рра!

Где-то впереди слышны сухие и звонкие, будто щелчки пастушьего бича выстрелы, он они быстро смолкают. Будто неудержимый морской прибой, пенной волной накатывающийся на берег, толпа бегущих людей сметает жидкую цепочку пятнистых фигур с оружие, рвется дальше, топча тысячами ног тела своих и чужих, воя от страха и ненависти. Вот и бараки охраны. Легкие дощатые сооружения не могут служить надежным укрытием, не могут сдержать напора атакующей массы. С громким треском ломается пополам входная дверь из прессованной фанеры.

— Бей! Круши! — взлетает над толпой крик.

— Сука! Сука! — отчаянно взвизгивает кто-то впереди. — На! Получай! Сука!

— Бей! — надрывается вместе со всеми Витька Васнецов, захваченный темной волной ярости, зараженный разрушительной энергией толпы.

Тяжелые ботинки гулко стучат по выложенному досками барачному коридору. Где-то там впереди слышны выстрелы, резкие команды на чужом языке, паническая суета, где-то там впереди враг, которого надо уничтожить, раздавить, как ядовитую гадину, живьем вбить в этот гулкий пол. За все! За страх и унижения плена, за предательство офицеров, за угнетенных негров, за Барсука!

— За Барсука! — бьется о стены коридора Витькин крик.

— Бей! Убивай! — вторит ему яростный рев.

Бельгийский коммандос оказывается перед ним совершенно неожиданно, огромные в пол лица расширенные от страха глаза, нервно суетящиеся, дергающие затвор заклинившей винтовки руки, вздрагивающие по-детски пухлые губы. А Витька уже даже не может остановиться и просто с разбегу врезается в бельгийца, отчаянно размахивая зажатой в руке железякой. Толчок так силен, что коммандос валится на пол, а Васнецов, не рассчитавший бросившей его вперед инерции удара, оказывается вдруг прямо перед ним на коленях. Еще один замах. Металлический прут со свистом разрезает воздух и хлестко впечатывается в инстинктивно прикрывшие голову руки врага. Еще удар, еще! Бельгиец тонко по-заячьи верещит, пытаясь откатиться, отползти в сторону, но удары ног, бегущих мимо людей отбрасывают его назад. Назад, туда, где ослепленный багровым туманом ярости Витька раз за разом заносит над головой вырванный из спинки кровати прут.

— Отойди! — кричит кто-то прямо в ухо. — Отойди, дай я!

Не сразу поняв, что означают эти слова, к кому они вообще обращены, Васнецов еще раз опускает свое оружие на безвольно мотающуюся из стороны в сторону голову врага.

— Да, подвинься же ты! — голос клокочет от едва сдерживаемой злобы.

Чужое плечо больно упирается в ребра.

— Не так надо! Вот так!

Повернув голову в бок, он совсем рядом видит искаженное гримасой ненависти лицо Литовского. В руках москвича точно такой же прут, вот только держит он его двумя руками за один конец, занося, будто кинжал для колющего удара.

— Х-ха!

Прут врезается бельгийцу в переносицу, отчетливо слышен противный хруст ломаемых костей. Потом, чертя широкую кровавую борозду, неровно обломанный конец железки съезжает к глазу, легко входя в самую глазницу. Воздух прорезает истошный нечеловеческий крик, из глаза медленно ползет густая белая жидкость быстро краснеющая. Васнецов в ступоре смотрит не в силах отвести взгляда, как железный прут быстро вращается внутри черепа бельгийца, как конвульсивно подергивается его тело в такт каждому движению Литовского. А потом коммандос вдруг разом распрямился, чуть не сбросив оседлавшего его солдата, вытянулся, царапая пальцами пол, и затих окончательно.