Попытки любви в быту и на природе - Анатолий Тосс

— Да не потому, — вздохнул Инфант и опустил глаза.

— А что еще? — удивился я садистской нескончаемой Инфантовой изобретательности.

— Ну помнишь, — он так и не поднимал глаз, — тогда, в «Горке», когда я ее хотел с винных бутылок сдвинуть, она меня тогда лизнула в морду. Думаешь, мне приятно было?

Я молчал.

— Язык-то у нее жесткий, шершавый и очень мокрый. И прямо в нос мне угодил. Знаешь, как мне обидно было?

— И что ты с ней сегодня сделал? — спросил я, теряя терпение.

— Ну вот я и воспитывал ее аналогичным образом. Как она только лапку принималась поднимать, я ее тут же в нос и лизал. Чтобы не поднимала больше. А научилась приседать.

— Что-что?! — не поверил я. — В нос?!

Ну не всегда в нос получалось, — поправился честный Инфант, — иногда промахивался. Она ведь верткая, крутилась вся у меня в руках, вырывалась. А там вокруг носа у нее сплошные волосы, вот я и наелся их до отвала. — Тут он сплюнул и поднял на меня глаза. — Ну а что? Кто еще ее воспитает правильно, если не мы? Что она, так всю жизнь лизаться и будет? Да еще к тому же лапку бесстыже поднимать? Девочка… и лапку!

— То есть ты зализал собачку до полусмерти, — начал стыдить я Инфанта. — Воспитатель хренов! Ты сам-то понимаешь, что не для Дусиной пользы ты ее воспитывал, даже не для собственного удовольствия… А для примитивной, низкой мести. Или ты все-таки удовольствие тоже немного получал?

И тут мне пришла новая, вполне правдоподобная мысль про Инфанта.

— Может, ты вообще всех женщин зализываешь, если они не приседают, как тебе надо, а ножки поднимают? И лижешь, пока они не вырвутся и не засеменят от тебя подальше, оглядываясь настороженно, — подвел я ошарашенную черту.

— При чем тут женщины? — засуетился Инфант. — Я же не смотрю, как женщины писают. А эта при мне писала, не стеснялась и ножку задирала. Кто ж ее научит? А лизаться… Она же первая начала. Почему ей можно, а нам нельзя? Откуда такая дискриминация человека, кто кому, в конце концов, меньший брат? Или сестра? Пусть на себе попробует, что значит шершавым языком по носу.

— А у тебя чего, язык шершавый? — не смог я скрыть очередного любопытства.

— A y тебя чего — нет? — ответил вопросом на вопрос Инфант.

Но я промолчал и снова спросил, теперь уже капнув глубже:

— А если бы она тебя цапнула, ты бы ее в ответ тоже покусал всю?

— А почему нет? Весь есть такая старая русская поговорка, что-то вроде: «Зуб за око, нос за зуб». А раз народная мудрость говорит…

— Инфантище, — вздохнул я, — далек ты от народа с его мудростями. Как декабристы — далек.

— Как кто? — переспросил Инфант, и я понял, что надо прекращать разбирательства. Пора переходить к делу.

— Ладно, — перешел я, — что с тобой говорить, надо Дусю искать, она небось где-то недалеко отмывается от твоего шершавого языка. Значит, так, я пошел в эту сторону, — я указал сторону, — а ты в обратную. Кто первый Дусю найдет, тот возвращается назад и ждет другого здесь.

— А мобильника у тебя при себе, как всегда, нет? — спросил Инфант.

— Нет, — покачал я головой. — Ты же знаешь, не люблю я их и считаю пустой ненужной затеей, отвлекающей от личной жизни. Ну чего, пошли?

И мы пошли. Слава Богу, в разные стороны.

Я шел по безлюдной набережной, подпитанной лишь светом ночных, желтых фонарей, воды за парапетом видно не было, но она все равно постоянно подразумевалась — в сырых влажных запахах, в отраженных огнях города на противоположной стороне и даже в тишине, легко отлетающей от ее поверхности в спелый летний воздух.

Главное, чтобы Дуся нашлась, думал я, внимательно оглядываясь по сторонам в поисках маленького, но гордого тельца. Главное, чтобы она не сиганула сдуру, как ее подруга Жека, в реку (читай «Почти замужняя женщина к середине ночи»). Пойди отыщи ее там в темноте.

Я еще прошел метров триста, периодически негромко, но разборчиво оглашая воздух коротким словом из четырех букв. «Дуся!» — подзывал я, а потом снова, ласково: «Дуся, иди ко мне, девочка».

И вскоре мне повезло — сначала я заметил низкую, вытянутую тень, брошенную от ближайшего фонаря, а потом и само лохматое существо, которое, ловко перебирая лапками, семенило по асфальту, но на сей раз именно ко мне.

— Дуся, сладкая моя, — проговорил я с облегчением и присел на корточки. Она подошла ко мне и прижалась, как к долгожданному старому другу.

А ведь на самом деле мускулистая, подумал я, пробираясь пальцами под кудрявую мягкую шерстку.

— Ну что, Дусюня, пойдем домой, — предложил я, и обрадованная собачка на радостях лизнула меня в нос.

Язык-то и вправду шершавый, снова подумал я. Получается, что и Инфант в чем-то прав, действительно, почему им можно, а нам нельзя? Но все-таки я сдержался и лизать Дусю в ответ не стал. А взамен подхватил Дусин поводок, и теперь уже мы вдвоем засеменили по пустынной ночной набережной.

Инфант поджидал меня в условленном месте, он тяжело дышал и сбрасывал с себя капли пота. Очевидно было, что он промчал выделенное ему расстояние на одном дыхании. Видимо, он и в самом деле боялся Жеки значительно сильнее, чем Дуся боялась его.

Как он обрадовался, завидев издалека меня с Дусей на поводке! А вот Дуся ничуть не обрадовалась. Она остановился и уперлась лапками в мостовую, крепко уперлась, настойчиво. Я было хотел подтащить ее на поводке, но она и впрямь оказалась на редкость мускулистой — поводок натянулся до предела, а расстояние между мной и собачкой не сократилось ничуть. Она все таращилась на Инфанта и упиралась лапками все настойчивее и настойчивее.

— Дуся, пойдем домой, поздно уже, — попросил я ее. Но между нами и домом расположился Инфант, а мимо него она проходить не желала. Может, и не прав я был, может, она боялась Инфанта все-таки не меньше, чем Инфант боялся Жеку. — Инфант! — крикнул я через разделяющее нас расстояние. — Похоже, тебе придется извиниться перед Дусей, похоже, она на тебя шибко обижена.

— Почему это мне? — не понял на расстоянии Инфант и двинулся к нам. Поводок снова натянулся, это Дуся стала перебирать лапками в обратную от Инфанта сторону. Но я тоже был мускулистым не менее ее и удержал.

— Давай-давай, — подбодрил я Инфанта, — быстренько, пока она поводок не оборвала и не тиканула снова в ночь. Напакостил, имей смелость признать за собой вину.

— Она ж сама начала, первая… — отчаянно было заспорил Инфант. — Пусть она первая и извиняется. А я потом, после нее.

— С кем ты считаться решил, с маленькой собачкой? — усовестил его я.

— А что, раз она маленькая, так ей все можно?! — вошел Инфант в пике. Но я его оттуда вытащил.

— Нет, не потому что она маленькая, — возразил я. — А потому что она собачка.

— Ну и что, мне по этому поводу теперь перед ней на колени становиться? — съехидничал Инфант.