Попытки любви в быту и на природе - Анатолий Тосс

И Илюха послушался и перестал быть на время выразительным кубинским мачо, а потом мы еще ждали, пока Жека приходила в себя.

— Итак, ребята, — расставил я участников в первой мизансцене, когда мы пришли на заранее подготовленную мной площадку. В смысле, полянку. — Ты, Инфант, находишься с Жекой у этой березы, то есть прижимаешь березу к ней. Или ее к березе.

И так как Инфант не понял, кто кого и куда прижимает, я взял его за руку и навалил на Жеку, которая послушно заняла отведенную ей позицию, упираясь спиной в березу, а лицом в Инфанта. Хотя не уверен, что ей хотелось в него лицом.

— Так чего мне делать? — спросил режиссера Инфант, который вообще как артист был вяловат немного.

— Ну как что? — пояснил я его роль. — Ты в любви и любовь свою прятать не собираешься. Вот и давай демонстрируй.

— Как? — снова не понял Инфант, потому что артисты — они вообще как дети, привыкли, что им все режиссеры разъясняют и подсказывают.

— Ну поцелуй ее, что ли, — предложил я. — Руками обними, только больно не сделай. Жека, ты тоже давай, ты тоже в любви. Не сачкуйте, пожалуйста, господа артисты, репетиция у нас генеральная, единственная, последняя, все должно быть всерьез…

— …и надолго, — поддержал меня классической большевистской цитатой экономист Бело-Бородов, который вообще-то был полным кубинским сутенером.

Ну Жека — она, конечно, профессионал, ей дважды объяснять не требуется. Она обвила Инфанта руками, подтянула его, нерешительного, к себе, воткнулась куда-то лицом. Мне даже немного неприятно стало от ее быстрой сговорчивости. Но чего не стерпишь ради искусства?

Ведь, например, мужья актерш вообще зачастую своих жен на экране в откровенных сценах наблюдают. И все удивляются небось: откуда у их жен столько страсти для партнеров по актерскому цеху взялось? Неужели потому что посторонний народ во время съемок рядом снует и возбуждает, как и полагается, своим внимательным присутствием?

Вот и я подавил в себе мерзкий порыв давно забытой ревности. В конце концов режиссер я или нет? А если нет, то кто тогда?

— Так нормально? — спросила Жека откуда-то из Инфантовой груди.

— Нормально, — одобрил я. — Ты, Инфант, только поживее, пожалуйста, больше страсти вложи. А то скучно на тебя смотреть, комары, вон, на лету дохнут. Не возбуждаешь ты никого, даже кубинского нашего товарища. Хоть он и пылкий. А вы своим поведением должны нас, хулиганов, возбудить, чтобы решились мы на тяжкое преступление. Сексуально возбудить, понимаешь?

— Я постараюсь, — пообещал неуверенно Инфант, который хоть и делал вид, что обнимает Жеку всерьез, на самом деле с таким же успехом мог обнимать ствол растущей за Жекой березы. Так у него ненатурально получалось вконец одеревеневшими, натужными руками. Возможно, оттого натужными, что Жеку он в глубине души уважал и побаивался больше многих других. А как сексуально обнимать человека, которого уважаешь и побаиваешься?

— Итак, Б.Б., — повернулся я к Илюхе, — я тебя «Б.Б.» буду звать на время всей операции. Во-первых, со стороны непонятно, а во-вторых, сутенеру такое имя особенно подходит. А ты меня зови… — Я призадумался на мгновение.

— Я тебя буду звать Францем, — вдруг проявил собственную режиссерскую инициативу Илюха.

— Почему Францем? — удивился я.

— А почему нет? Хорошее немецкое имя. Свойское, дружеское и запоминается легко. Помнишь Франца Беккенбауэра, футболиста такого?

— Не живи прошлым, старикашка, — порекомендовал я между делом и согласился: — Ну, пусть будет Франц.

Затем я полез за пазуху и вытянул оттуда плоскую бутылочку американского виски из штата Теннесси.

— Слушай внимательно, — пояснил я товарищу, — от виски, особенно теннессийского, перегаром несет пуще всего. Ты набери его в рот и прополоскай, чтобы разило сильнее. От тебя сильно разить должно — девушки не так кубинцев боятся, как пьяных кубинцев. Ну а то, чем прополоскал, выплюни, чтобы не опьянеть и роль не перепутать.

— Ты Франц, молоток, — похвалил меня Б.Б., — ты запасливый. Не зря тебя Францем все-таки нарекли, немецкая основа из тебя, как ни прячь, проступает. Хотя я бы, конечно, лучше родной текилой зарядился, чем этой примитивной сивухой нашего промышленного северного соседа. Ведь янки, они, знаешь…

Но, так и не решив, что я должен знать про «янки», Б.Б. набрал в рот побольше виски и долго им полоскал рот, и щеки, и горло внутри. Я все ждал, когда же он выплюнет, а он все не выплевывал и не выплевывал. Даже когда перестал полоскать, все равно не выплюнул.

— Б.Б., — спросил я в недоумении, — ты чего не выплевываешь? Сглотнул, что ли?

Б.Б. качнулся ко мне немного и дыхнул разящим висковым перегаром, да так приятно, что мне обидно стало. Ну почему он дисциплину нарушает, а мне нельзя?

— Дружище, Франц, — проговорил Б.Б. опустевшим ртом, мелко подтанцовывая бедрами в белых обтягивающих штанцах. — Дай, я тебе спою старую кубинскую песню. Мне ее няня, мулатка Терессита, напевала, когда я еще был смугл, кудряв и невинен. Когда женщины меня еще нисколько не интересовали… — И он запел в такт раскачивающимся бедрам:

Когда с тобой немецкий друг,

Тепло и радостно становится вокруг…

Он бы наверняка продолжил и Бог знает чего еще нагородил, но я его резко оборвал:

— Б.Б., я же сказал тебе, не живи прошлым. Даже если ты кубинский пятидесятник из прошлого столетия, это не значит еще, что у тебя песенный репертуар должен быть из пятидесятых годов прошлого столетия. Напоминаю, мы здесь не развлекаемся, мы здесь по делу. Репетируем мы здесь, забыл? Думаешь, мне не хочется глотнуть несколько раз? Но я же воздерживаюсь, потому что я при исполнении.

— Потому что вы, немцы, добросовестный и дисциплинированный народ. И добропорядочный к тому же. Не то что мы, латины — дети моря и солнца.

— Короче, — усилил я голосом, — мы с тобой выходим вон из тех кустов. Видим влюбленную пару. Разгоряченные их страстью и парами теннессийского алкоголя, мы начинаем их задирать. Ну это я в основном, потому что это я хулиган. Ты стоишь рядом и пританцовываешь, вот как сейчас, бедрами. Ты все понял? Ну давай, пора выходить из кустов.

И мы сначала вошли в кусты, а потом вышли из них. Максимально развязной походочкой вышли. А потом я таким же развязным голосом заверещал:

— Ух ты, ух ты, поглядите на этих двоих! — заверещал я, как и полагается хулигану, рядом с которым не переставая пританцовывает насильник. — Эй, пацан, смотри чувиху свою не задави. А то она так сплющенная и останется на всю жизнь. Тебе-то, может, и сойдет, а вот другим не в кайф будет. Понял, козел?

И я выдержал длительную паузу, потому что в соответствии со сценарием в этом месте Инфант должен был отвлечься от девушки и откликнуться на мой задир мужественным голосом и решительным речитативом. Но пауза все выдерживалась, а Инфант все не отвлекался. Он вообще к нам не поворачивался, совсем не реагировал на нас, хулиганов.