Пропавшие девушки - Джессика Кьярелла

задумчиво кусает нижнюю губу. — Иногда мне кажется, что мне это приснилось. То, что она разбудила меня, поцеловала. Потому что я мог бы поклясться, что она уходила в том самом платье.

Теперь он выглядит почти тоскливо. И внезапно в нем проскальзывает какая-то нежность, неожиданно обнажившаяся под маской надменности и грубости. Все же он еще совсем мальчишка.

— Что было потом? — спрашиваю я, просто потому что хочу приоткрыть эту часть его натуры, вставить что-то в пространство, которое он создал между тем, кем он был, и тем, кем мог бы стать. Хочу, чтобы он продолжал говорить.

— Я поспал еще, — говорит он. — Встал, принял душ и поехал к бабушке на день рождения.

— Как ты туда добрался? — спрашиваю я.

— На такси.

— Полиция это проверила, — перебивает Ава. — Водителя нашли, его история соответствует установленной хронологии событий. Он вспомнил, что Колин молчал и что у него были мокрые волосы. Ничего, что могло бы использовать обвинение.

— Бабушка умерла, — тихо всхлипывает Колин. — Скончалась сразу после суда. Тогда я в последний раз отмечал ее день рождения.

Знакомая жалоба — время, потерянное за решеткой. Украденные годы и утраченные люди. Но я все еще сестра Мэгги Риз, и какая-то часть меня противится распускающейся, как бутон, жалости по отношению к Колину. В конце концов, он все еще здесь. И его сестра тоже. Они по-прежнему могут рассмешить друг друга. Его потерю нельзя даже сравнить с потерей, которую перенесла семья Кетчумов. Время ничего не значит. У меня потерянного времени накопилось на целую жизнь.

— Расскажи мне о Саре.

Сара — вот причина, по которой я здесь. Не Колин. Даже не Ава. Я хочу понять, кем была Сара Кетчум, чтобы ее история не ограничивалась отголосками ее убийства. Чтобы она не стала просто очередной мертвой девушкой.

А еще я хочу увидеть лицо Колина, когда он будет описывать ее. Потому что в глубине души я действительно верю, что смогу понять, он ли ее убил.

— Ну, — говорит он, поворачивая лежащие на столе руки ладонями вверх, как будто молится. — Она была умная. — Он четко проговаривает это слово, чтобы придать ему значимость, как будто если ясно произнесет все звуки, это подчеркнет интеллект Сары. — Она точно не должна была работать в хреновом агентстве по трудоустройству.

— Так почему же она там работала? — спрашиваю я.

— Она была немного с приветом, — объясняет он. — В смысле, не сумасшедшая, а типа: «Я не стану брать долбаные деньги у папочки». Ее отец вроде как бросил ее маму, когда Сара еще подгузники носила. У него была куча денег, а он все равно боролся с ее мамой за каждый цент алиментов. Она рассказывала, они как-то провели зиму в арендованной квартире, где постоянно отключали горячую воду, а отец отказался дать им авансом следующую выплату, чтобы они переехали в другое место. — Его лицо дергается, как будто от злости. — Это он оплачивал ее колледж, но его бесило, что она изучает дизайн модной одежды. Все время грозился лишить ее денег, если она не сменит специализацию. Поэтому она бросила на фиг учебу и избавилась от его власти. Вполне в духе Сары: ей было проще бросить колледж, чем позволить кому-то выбирать за нее.

— Отец разозлился? — спрашиваю я.

— Господи, ты бы слышала, как он орал на нее по телефону, — говорит Колин. — Из другого конца комнаты было слышно. Он нес всякую ахинею, типа, что она импульсивная дура, прямо как ее мать, и что он не позволит своей дочери бросить хренов колледж. По правде говоря, очень жестоко.

Бросаю взгляд в сторону Авы, но она уже качает головой. Как будто читает мои мысли. Как будто симпатия, возникшая между нами, уже способствует телепатии.

— У отца тоже алиби, — говорит она. — Играл в гольф с какими-то мужиками с работы.

— К тому же нельзя так сильно злиться на ребенка, если не любишь его, да? — неуверенно говорит Колин.

«Так чувствует себя мальчишка, которого постоянно бил отец», — думаю я. Впрочем, безразличие моей семьи — обратная сторона той же самой жестокости. Ничего из того, что я делала, не могло отвлечь их от мыслей об исчезновении моей сестры.

Замечаю, что за столами вокруг нас началось движение. Все как будто одновременно собирают вещи. Снова бросаю взгляд на Аву.

— Время почти вышло, — говорит она.

Кажется, это невозможно, но, посмотрев на часы, я понимаю, что она права. Мы провели здесь почти час.

— Ты вернешься? — спрашивает Колин, и я не могу понять, к кому он обращается: к Аве или ко мне.

— Конечно, — отвечает она.

Я молчу.

Мы с Авой молча идем к ее машине. По ощущениям путь от тюрьмы к парковке напоминает побег. Только сейчас я понимаю, что эти стены вызывают клаустрофобию. Постоянный прицел камер наблюдения, постоянное присутствие охраны. Представляю, как живу здесь, не имея возможности пройти более ста ярдов в любом направлении, и не могу подавить прилив жалости к Колину, пусть это и неправильно.

— Ну? — говорит Ава, открывая дверцу. — Что думаешь?

Сев в машину, вжимаюсь в пассажирское сиденье. Проигрываю все это у себя в памяти, пытаясь проанализировать разговор, вспомнить каждое слово.

— Что он тебе сказал, когда вошел? — спрашиваю я.

— Ах, — чуть закатив глаза, говорит она. — Это по-португальски. Своего рода семейная фишка. Мы иногда переходим на него.

— Знаю, Тед рассказал, — отвечаю я, заметив ее попытку уйти от ответа. — Так что он сказал?

— Пошутил, что если уж я собираюсь приводить ему женщин, он бы предпочел, чтобы грудь была побольше, — слегка скривившись, отвечает она.

Почему-то тот факт, что она все же рассказывает мне об этом, вызывает у меня доверие. Она говорит честно, хотя это ее явно смущает. Хотя эти слова могут оскорбить меня. Как будто Колин — очередная вещь, которую она любит, хотя знает, что не стоит. И подобной преданности достаточно, чтобы я могла принять решение.

— Слушай, — продолжает она. — Он, конечно, свинья. Признаю. Но клянусь, он не убийца.

— Ага, — отвечаю я. Она заводит машину и дает задний ход. — Знаю.

Глава 8

Спустя два дня мы с Андреа сидим за микрофонами друг против друга в маленькой студии у нее в спальне, между нами лежат открытые материалы по делу. Естественно, Андреа хочет записать этот разговор. Совсем как когда нашли Неизвестную, а она включила диктофон еще до того, как я вернулась за столик в маленьком бистро в Лейквью. Она уже записывала, хотя еще не знала, что произошло.

— Итак, — говорит она сейчас. — Давай сначала. Постарайся меня