Красная лента - Роджер Эллори
Шрифт:
Интервал:
Я стоял на лестничной площадке довольно долго. Ладони у меня стали влажными от пота. Потом я подошел к двери и замер на секунду. Мне надо было собраться, набраться смелости. Я почувствовал, что не могу повернуть ручку двери, и вытер ладони о футболку.
Я аккуратно открыл дверь. Сквозь занавеску, которую отец повесил перед кроватью, ничего не было видно. Я слышал ее дыхание, хриплое и глубокое. Она спала, и я был рад этому.
У нее была бледная прозрачная кожа — как волокно, как перламутр. И словно натянутая на барабан. На ее лице было заметно напряжение. Она вздыхала и бормотала что-то. Тонкие пальцы, не способные удержать что-то тяжелее перышка. Изможденное тело. Она была совсем на себя не похожа. Как будто что-то съело ее изнутри. Она была такой, сколько я себя помнил. Она не была тем человеком, которого я хотел бы видеть своей матерью. Это был какой-то другой человек. Я молча наблюдал за ней, не смея вздохнуть, чтобы не издать ни звука, поскольку если она проснется, то начнет кричать, или плакать, или нести чушь, а я уже наслушался всего этого. Поэтому мне не хотелось, чтобы она проснулась.
Я не знал, что отец собирался делать, но у Большого Джо всегда был ответ, всегда было решение проблемы.
— Сынок, — сказал он, — твоя мать больна. Она больна неизлечимо.
У меня перехватило дыхание, закружилась голова. На глаза навернулись слезы. Я не хотел плакать. Я никогда больше не хотел плакать.
— В плаче нет ничего плохого, — сказал Большой Джо. Он протянул руку и прикоснулся к моей щеке. — Плачь, если хочешь.
— Это поможет? — спросил я.
Он улыбнулся и покачал головой.
— Некоторые люди считают, что помогает.
— А ты? Что ты думаешь?
— Я не понимаю, чем это может помочь.
— Тогда я не буду плакать.
Наступила тишина. Я закрыл глаза и спросил:
— Сколько еще осталось?
— До того, как она покинет нас? Я не знаю, сынок. Я просто не знаю.
— А кто знает?
Он не ответил.
— Что же нам делать?
— Делать? Я не уверен, что мы можем что-то сделать. Нужно просто ждать.
— Значит, это мы и будем делать, — сказал я. — Мы будем ждать.
Воспоминания давно минувших лет, а сейчас вечер понедельника, тринадцатое ноября, и Кэтрин больше нет. Как и моей матери. Это, более чем что-либо другое, оказалось самой большой иронией моей жизни.
Занятия закончились. Я укладываю книги в портфель и стряхиваю мел с пиджака.
Я поворачиваюсь и гляжу на доску. Там — через всю доску — я написал очень известную фразу: «Несправедливость в какой-либо части мира представляет угрозу для справедливости во всем мире».[5]
Кажется, мы убили человека, который сказал это.
Что я сегодня рассказывал им? Что я вкладывал в их восприимчивые умы? Этику литературы. Обязанность автора восхвалять честность, прямоту, описывать читателю суть проблемы как можно точнее.
— Но с чьей точки зрения? — спрашивает один студент. — Ведь правда относительна. Она воспринимается каждым человеком по-своему.
— Да, — соглашаюсь я. — Правда относительна. Правда для каждого своя, она индивидуальна.
— Тогда где мы проведем границу? — продолжает он. — Где восприятие того, что один человек считает правдой, становится ложью?
Я смеюсь. Я старательно пытаюсь вести себя так же, как Джек Николсон на экране, и отвечаю:
— Правда? Вы хотите правду? Вы не сможете с ней справиться…
Раздается звонок. Все расходятся. Студент глядит на меня, стоя у двери. Я читаю в его глазах подозрение и неприязнь. Ответ на этот вопрос так и не был дан.
И я думаю: «Я был как ты, очень давно я был похож на тебя».
А потом мы нашли черту, которая отделяет правду от лжи. Мы пересекали ее столько раз, что она потускнела, а после исчезла совсем.
Возможно, самая ужасная ложь — это та, которую мы говорили во благо.
Возможно, самая ужасная ложь — это та, которую мы говорили себе.
Во вторник утром небо было цвета грязного бинта. Погода сулила дождь. Наташа Джойс отвезла дочку в школу и вернулась домой. Она сидела на нижней ступеньке лестницы и с отсутствующим видом держала возле уха телефонную трубку. Уже несколько минут она ждала, пока ее соединят с мэрией, и наслаждалась погодной музыкой.[6] Погодной музыкой белых людей. Хлои не будет дома несколько часов. В доме чисто, и она одна. Наташа думала о тех двух детективах, что приходили к ней. Точнее, о том, что постарше. Он был похож на мужчину, что приходил к ней вместе с Кэтрин Шеридан, которую на самом деле звали иначе. Они не были похожи физически. Просто между ними было что-то общее. Возможно, тот тоже был легавым.
— Мэм?
— Да, я здесь, — отозвалась Наташа.
— Мне очень жаль, мэм, но у нас, похоже, возникли осложнения с компьютерной системой. Вы сказали «Кинг», верно? Дэррил Эрик Кинг?
— Да, верно.
— Зарегистрированная дата смерти — седьмое октября две тысячи первого года?
— Да, правильно.
Секунда молчания.
— Он должен быть в базе, мэм. Нет никаких сомнений.
— Возможно, дело в задержке передачи данных. Я говорила с кем-то до этого, и мне сказали, что через пять лет все записи поступают в архив. Может, какая-то задержка или что-то еще?
— Это электронная база данных, мэм, — сказала женщина на другом конце провода. Она была чернокожей, это несомненно. Казалось, она хочет помочь Наташе. — Они просто выстреливают данными, и они загружаются к нам в систему напрямую. Если записи существуют, они должны быть здесь.
— Так что же это значит? — спросила Наташа. Она начала нервничать. Это осложнение было странным.
— Что это значит? — повторила женщина ее вопрос. — Это значит, что кто-то где-то напортачил, вот что это значит.
— Что же мне делать?
— Оставьте мне ваш номер, мисс Джойс, и я отправлю в наш технический отдел электронное письмо, чтобы они разобрались, хорошо?
— Вы мне перезвоните?
— У вас дома есть Интернет?
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!