Предание смерти - Эльфрида Елинек

Мне вообще-то было совсем не трудно написать все это, но сейчас я бы с удовольствием избавилась от написанного.

Моралиста от других людей отличает то, что сегодня его занимает одно, завтра другое, но он нигде не находит признаков будущего, таящегося во мгле ответа. Ах, я дура, вероятно, ответ лежит в воде, в полной темноте.

Из-под пола вылезает ныряльщик, нет, вылезают несколько ныряльщиков. Они тащат за собой упирающуюся Эльфи Электру, возможно, даже запутавшуюся в сетях. Поскольку она для них слишком тяжела и слишком яростно сопротивляется, они оставляют ее в покое.

Аплодисменты! Аплодисменты! Отлично. Спасибо, можете больше не хлопать, с меня хватит.

Ныряльщик. Я покинул медленно плывущее судно, на небе не было ни одного плачущего облака бессмертия, и что я вижу теперь на этом зеленом лугу? Пятно? Женщины, в сущности, изначально похотливы — от них исходит неслыханная претенциозность, которая меня беспрерывно раздражает. Лучше уж я подожду, пока не появится та, которую я ищу. Никто не вспоминает о своем рождении, поэтому женщины так мало популярны. Слабый пол! Но даже они сегодня занимаются самыми разными видами спорта!

К примеру, моя сестра Эльфи Электра из Брегенца (Он дергает за сверток, в котором кто-то барахтается.) Я позволил ей ненадолго посидеть здесь. Ее проблема в том, что она, по-видимому, видит только то, что таит в себе какую-то тайну. Она переворачивает каждый камень, так как хочет непременно найти под ним змеиное гнездо. Ее спорт в том и заключается, чтобы ничто тайное не оставалось на своем месте. Но то, что она самыми разными способами раскапывает; и без того всегда было на виду. С какой стати она воображает, будто все это увидела только она одна? Но ведь она стала размышлять об этом лишь после того, как тайное стало явным для всех. И теперь она чванится на глазах у всех, встает на дыбы, просто смешно, нужна она нам, как прошлогодний снег. У меня есть дела поважнее. У нас, у молодых. Нас много, мы лучшее, что есть на свете! Мы — люди будущего! Не знаю, что с нами будет, ага, теперь я вижу, что… нет, вижу пока смутно, но примерно представляю: забудьте про индивидуальность, вливайтесь в массу, чтобы отбивать один и тот же такт вплоть до того момента, пока нам не отобьют почки. Главное, мы не торопимся стареть. Куда ни посмотри, везде увидишь таких, как мы, стало быть, совсем не таких, как вы или Электра Эльфи! Она всегда слишком серьезно все воспринимает. Она израсходовала все свои стрелы, но так ни в кого и не попала. Ей подавай одни противоречия, ни о чем другом она и слушать не хочет, но свое лоно она не открывает, так как одну себя считает самой прекрасной на свете. Она не родила ребенка. Она проклята, ее лоно зашито. Давай, солнце, закатывайся! Раскинься, сеть! Расслабьтесь, веревки!

Так много молодых людей, и ни один не представляет собой загадки. Мы есть — и все тут! Но нас, как всегда, вроде как и не было. У нас детское начало и недетский, не подлежащий отмене конец. Кто это сказал? Нет, мы никогда не кончимся, или все же, да, мы закончим, когда захотим, и на том, на ком захотим, а сейчас возьмем и прикончим вас. Ночью от наших рук никто не умирает в одиночку. Заодно покончим и с вами. Мы молоды, мы молоды. Ура! Мы попали под свое собственное влияние и не прислушиваемся к тому, что нам нашептывают другие. Почему бы нам не брать пример с высших существ, то есть с самих себя? Или с природы, которая еще выше, чем мы, она, если захочет, с наслаждением расплющит рухнувшей скалой любого. Перед ней капитулируем даже мы. К природе мы относимся исключительно хорошо.

Она ведь и от нас раньше времени очищает землю. Ничего не поделаешь. Нам всегда хочется открывать нечто новое! Одну часть нашего тела скрывают брюки. Другую охраняет страх. Так точно, вы правы, в нас есть нечто влекущее. Лично я не назвал бы это тоской по чему-либо, но спустя некоторое время мы замечаем, что нас опять влечет в обувной магазин, нет, это влечение никак нельзя недооценивать. Я покупаю вот эти ботинки, и вон те тоже. Эти слова я произношу очень часто, они словно прилипли ко мне. В зависимости от желания и марки, от радиуса поворота и турбо. Бензин беру супер или супер-нормальный. Женщины тоже хотят что-то сказать? В таком случае всего хорошего! Город принадлежит нам! Страны покачивают бедрами в такт нашей музыке, разогреваются, разогреваются еще сильнее, это знают в любом спортивном союзе полицейских или пожарников. Мы всякий раз разжигаем себя перед тем, как идти на дело, потом тушим пожар, который сами в себе и разожгли, а после этого поджигаем что-нибудь еще, в другом месте.

Первый. Да, когда становится по-настоящему горячо, мы сразу бросаемся тушить. Это надо изменить. Каждый из нас может все, никто не может ничего.

Эльфи Электра (теперь уже сама, добровольно въезжает на своем новеньком горном велосипеде, хотя вид у нее несколько потрепанный, говорит на ходу, задыхаясь). Извините, я, к сожалению, не могу слезть с велосипеда, не устроив изрядной суматохи. Поэтому скажу коротко: моя мамочка похоронила отца, как собаку, кое-как зарыла в землю, перед этим она снова вырыла его, хотя в этом не было никакой необходимости, и в зубах оттащила вонючий труп в сумасшедший дом. Ну да, сперва в частный приют, где в одной комнате спали двенадцать человек, владельцы этого приюта, который, собственно, был самым обычным домом для одной семьи, правда, с десятью кроватями в каждой комнате, гм, бац! в совершенстве овладели искусством встречать, принимать и быстренько избавляться от клиентов. Зато какая дисциплина! Черт побери! Курить в спальне запрещается. За завтраком разговаривать с соседом по столу не разрешается.

С разговорчивой партнершей трахаться — ни-ни. Выходить на прогулку в хорошую погоду не положено. В приют проворно принимают идиотов, из приюта медленно увозят невесомый товар, невесомее пустоты. Туда-то и доставили мы, мама и я, очередной человеческий товар. Папу! Он кончает свои дни не в ванне, он ведь не король, он умирает на больничной койке. Бедный папочка! Как случилось, что ты можешь жить, оставаясь невидимым? Поразительно! Сюда бы более известную особу, чем я, о, у меня уже есть такая, это я сама! Ты еще раскаешься, мама, чтобы не пришлось раскаиваться мне. На людях ты так участливо о нем говорила, а потом скоренько запихивала его в кое-как сколоченную нами клетку для кроликов. Чтобы он, наконец, перестал что-то лепетать и хныкать. Его надо убрать, по-другому не получается! Давай-ка позвоним сестре Йемене, пусть хоть немножко поможет с похоронами! Будь у мамы велосипед, она добралась бы туда быстрее. Сегодня она уже слишком стара для велосипеда. А раньше гоняла очень даже прилично. Многие катались с ней, выезжали на прогулки, но так и не отделались от ее злосчастных сексуальных пристрастий.

Ненавидела сестру, ненавидела отчима, ненавидела своячениц! Одно жулье! Значит, бежать от них подальше. В горы, в Венецию, на Большой венецианский склон, нет, он слишком высокий для велосипеда. Она разделала, расчленила папу, как кролика за то, что у него был один изъян. Лучше бы он погиб на войне, но его не взяли в армию, на почве так и не выясненного до конца расового происхождения. Но еще и сегодня община продает эту почву, эти земельные участки, отцы общины до сих пор видят в этих участках нечто зловещее и предпочитают селить на них как можно больше людей. Чтобы потом было с кого спросить, когда снова встанет вопрос о почве. Ну, это я опять сильно преувеличиваю. Но послушайте сами, что говорит бургомистр! Все вокруг должно стать приветливее, светлее и возвышеннее, тогда и мы будем приветливее, светлее и возвышеннее.