Предание смерти - Эльфрида Елинек

Но мы его все же не боимся. Пусть наши церкви стоят в деревнях, ни о чем не тревожась. Наши жертвы боятся нас, хотя видят, что мы за люди. Они считают нас кровожадными. Помилуйте, к чему все это, ведь мы, когда все произошло, были уже в другом месте, так мы ответим, когда нас спросят через год или лет через пятьдесят. Мы гоняемся за ними, набрасываемся на них, стираем их с экранов телевизоров. А потом все вместе оказываемся в другом месте. Да, мы были совсем в другом месте, к тому же свою жертву мы не считали человеком. Она, правда, выглядела, как человек, но просто не могла им быть, иначе бы мы ее так не разделали! Вы слышали эти крики? Жалобы на то, что человек погибает от детских рук, вы это слышали? Должно быть, темнота случайно окутала дом жертвы, и его теперь не видно? Не видно и нас, мы сделали свое преступное дело, мы подобны горной львице, что в ярости рыщет по дубовой роще, уничтожая все живое.

Все мы всего лишь люди! Мы разбрызгиваемся, как пенки под половником, как брызжет слюной полковник, подчиняясь приказу свыше, ибо мы не позволяем себя помешивать, и уж тем более бить! Бить мы предпочитаем сами! Наши успехи зависят от возраста, чем ты моложе, тем большего можешь добиться. Время для нас — это вызов, требование жить как можно веселее. Быть веселым ничего не стоит. Мы смотрим в глаза людям, которым выворачиваем назад руки, смотрим молча, ищем три исходные точки, обеспечивающие нашу собственную безопасность, а потом отрываемся в свое удовольствие, потому что нам, качкам с вздутыми мускулами, за это все равно ничего не будет. Мы избегаем дорог, на которые нас толкают. Это может стать своего рода таинством. Или ритуалом! Священным превращением жизни в смерть. Но Бог имел в виду нечто прямо противоположное, а именно то, что его призовут к жизни после смерти. Что ж, теперь он знает, что из этого ничего не выходит. Вот смотри: у человека течет кровь из ран, которые мы ему нанесли, он испытывает страшную боль, он сам откровенно признавался мне в этом в редкие минуты, когда ему становилось легче. Но с некоторых пор он уже не говорит ничего. Во всяком случае, с того момента, когда мы испытали на нем свой последний, проверенный на практике прием. Высокий прыжок! Мощный удар в заключительной фазе! Нет, эта фраза мне, к сожалению, не удалась. А если бы и удалась, то сочинил бы ее кто-нибудь другой. Остальное годится.

Другой. Но нельзя же человека избавить от его изъяна! Вспомни о целибате католической церкви! Кто готов принять обет безбрачия? Пожалуй, только гомосексуалисты! Если эти бедолаги, правда, стоящие во главе своих общин, чего-то не могут делать, они наделяют своей неспособностью и бога. Своего бога. Это вызывает в них восхищение, правда, не у их бога, личные достижения которого, если внимательнее присмотреться к его представителям в подержанных «Хондах» и «Мицубиси», сильно ужались. Много успехов, мало понта! Да и с чего бы это представителю чего-то требовать? Он не требовать должен, а давать! Как можно успешно представлять того, кто прибит гвоздями к своему собственному фитнес-снаряду? Нелегкое это дело. Вот мои аргументы: вопреки всему есть люди, у которых нет ничего, кроме их религии, но это «ничего» или «ничто» все же лучше, чем нечто, что существует, но ничего не значит. Видите ли, прямая противоположность этому — спорт, музыка и религия! Они нечто значат! Мы тоже что-то значим, но что? Да все равно что. Мы целиком встаем на одну точку зрения, а потом сворачиваем на другую. Мы смотрим футбольный матч, потом смотрим бег на сто метров у мужчин, потом бег на двести метров, тоже у мужчин, я полагаю, женщины эту дистанцию не бегают, или? Ах да, простите, спасибо за подсказку, ну, разумеется, что могут мужчины, то могут и женщины. Стоит только назвать Диверс, Отги, Торренс. Я думаю, они в состоянии прихватить и увлечь за собой даже самого Господа Бога, если он не очень прочно пришуруплен к своему снаряду.

Другой. К сожалению, сегодня мы должны бороться с секундами, а не со вкусом партнера, который нас не выбирал. Катаетесь ли вы верхом на бурях? Скорее нет? Но вы, госпожа авторша, давно уже на чем-то катаетесь. На чем? Бросьте это дело! Оставьте его мне! В спортивных состязаниях мы чаще всего участвуем не собственной персоной. Даже если выступаем мы сами, другие делают это лучше нас. Поэтому мы позволяем другим бороться вместо нас на экранах телевизоров. Спорт — ничто, это мое глубокое убеждение. Но он существует и делает людей злыми, потому что большинство из них обречено сидеть перед своими ящиками в бездействии, с которым они хотели бы так или иначе покончить, разумеется, силой. Иначе ничего не выйдет.

Мы входим в дома, выходим из них. Ничто появляется среди нас незаметнее, чем разум, разум все еще много болтает, как я, но ничего нам не сообщает, как и я вам. Его прикончат раньше, чем он успеет что-то высказать. Он кланяется и показывает, как бы все было, если бы ему позволили выступить на льду в одиночном катании. Он вышел на финишную прямую в группе других спортсменов, и только фотофиниш покажет, чья грудь коснулась ленточки первой.

Эльфи Электра (ненадолго высовывается снизу, ее пинают, и она опять исчезает). Но не моя, свою я куда-то засунула, не помню, куда. Я ее уже давно не видела. Никак не могу найти! Иной уже и не чувствует, что падает. Нам бы надо спокойнее на это реагировать. Или?

Первый (не обращая на нее внимания, говорит другому). Ты считаешь, они, эти ничтожества, преподносят в качестве жертв самих себя? И в этом их высшее достижение? Не знаю, не знаю… Мы можем предложить больше. Мы, во всяком случае, предлагаем в качестве жертвы настоящего человека. Это мы умеем делать. Когда тут и там слышны стоны, это наша работа. Ну и что? Надеюсь, когда-нибудь делать людей станет веселее, чем то, что мы делаем. Чем их уделывать! Всевышний судия все равно отнимает у нас каждого, кого бы мы ни произвели на свет. У него нет критериев отбора. Но мы-то все еще можем подать кассационную жалобу или произвести нового человека. Боюсь только, он тоже будет ужасно страдать от оскорбленного самолюбия. Что бы такое вживить в него против этой болезни?

Другой. Честолюбие — самый сильный инстинкт человека. Прежде чем сказать что-то, мы просто таем у себя на языке. Нас злит, если нас никто не слушает. Мы не избегаем друг друга, для этого мы должны бы быть очень разными, только разные по складу люди пытаются дать оценку другим. Выяснить, кто сильнее, кто быстрее. А мы все на одну колодку. Один за всех. Мы даже не привязаны к человеческим телам. Мы увлекаем их за собой, когда мчимся на своих скейтбордах или взбираемся наверх, а потом скатываемся вниз на своих горных велосипедах. Поэтому мы заранее отвязываемся от людей, а потом бросаемся в белую пропасть. В то время как автобусы, словно акулы, плывут по нашим улицам, выплевывая кровавые ошметки.

Первый. Если колеса наших опасных снарядов начинают вдруг крутиться с сумасшедшей скоростью, словно шаловливые собаки, и, скользя, подпрыгивая и вертясь в воздухе, создают новую ситуацию, когда нужно вызывать горных спасателей, чтобы из этой ситуации выйти, это еще абсолютно ничего не значит. В том, разумеется, случае, если выходить из нее нет желания! Иногда оно у нас пропадает. За Бога ведь тоже говорит его снаряд, без креста за спиной его, возможно, никто бы и не узнал. Это мог бы быть любой длинноволосый молодой человек, не успевший сделать из своей растительности на голове прическу «конский хвост».