Пушкин, помоги! - Валерий Валерьевич Печейкин

Раз в пятнадцать лет

Помню, в школьном театре мы ставили комедийную сцену. Я играл режиссёра. Именно играл, а не режиссировал. Я носил пиджак, кепочку, у меня был киностул с надписью «режиссёр», куда я падал, восклицая: «Не верю!» По-настоящему всё это режиссировала мама одноклассника, которая заведовала в школе культмассовым сектором и играла на баяне.

А ставили мы «Муму». Герасиму никак не удавалось утопить собачку по системе Станиславского. Я тогда не знал, что это, но думал, что, судя по всему, нечто очень весёлое. Свой спектакль мы сыграли перед учителями и родителями. Успех был триумфальный. Все говорили, что роль режиссёра мне невероятно удалась, шутили про Оскар. Тогда же я всерьёз задумался о том, чтобы не играть режиссёра, а быть им.

Прошёл год, и к Восьмому марта мы сделали новую постановку. Материал был… удивительный. Моя собственная инсценировка романа Агаты Кристи «Сверкающий цианид». И собственная постановка. Учителя интересовались, почему на женский день им покажут «роман с отравлением», а не привычные чтения стихов о весне. Я загадочно молчал, как и положено художнику. Я проводил кастинг.

Отличница Инна вдохновилась, узнав, что ей предстоит играть вульгарную женщину. А хорошист Лёша расплакался, узнав, что его герой мексиканец и зовут его Педро. Я сам играл следователя, полковника Рейса. Репетировали мы с невероятной страстью и дикостью, даже сломали шкаф. На премьере волновались все, а я больше всех. До такой степени, что сам произнёс монолог «вульгарной женщины», оставив отличницу Инну немо сидеть весь спектакль. Зрители решили, что у моего героя раздвоение личности. Но в финале всё равно был успех и стоячая овация.

А потом я поумнел. Потому что пошёл в настоящий драматический театр. И увидел, что всё совсем не так. Всё сложнее, тоньше, интереснее. А я так не могу. И пятнадцать лет я не занимался ничем подобным. Я писал для театра, но больше не актёрствовал и не режиссёрствовал.

Всё изменилось совсем недавно, когда я стал работать в театральной школе. Сегодня в такие школы берут не только молодых, а вообще всех. Туда все и идут – менеджеры, инженеры, домохозяйки. Все те, кто в своё время не доиграл. Как я.

И, скажу я вам, эти люди дают невероятные результаты. У них в тридцать лет просыпается страсть, которая у «профессионала» уже порой начинает угасать. Вместе они открывают в себе неисчерпаемый запас любительства. И как пятнадцать лет назад, репетируют до глубокой ночи или даже утра. Как подростки.

И вот что я понял благодаря им. Раз в пятнадцать лет нужно обязательно делать что-нибудь подобное. Записываться в театральную студию, в кружок рисования шерстью или декупажа. Тогда в голове возникают новые нейронные связи. Для мозга, как сказано в сахарной классике, воскресают «и божество, и вдохновенье». Как пятнадцать лет назад, когда открываешь их для себя впервые.

Синдром забора

У меня есть для вас несколько историй. Первая – это комедия про молодого мужчину и пожилую женщину, которая пытается продать ему обыкновенную воду под видом «структурированной». Вторая – это антиутопия, в которой все люди в стране очень хотят попробовать новые бургеры. Ну и третья – психологическая драма про парня и девушку, которые сидят на кухне и выясняют отношения. Все три истории не окончены. Какую вам рассказать?

«Никакую! Расскажите ту, которая закончена. Иначе зачем это всё!» – ответите вы и будете правы. Представьте же, как я чувствовал себя, когда студенты-драматурги принесли мне пьесы, большая часть которых не имела финала.

Выясняя, как это произошло, я обнаружил интересную особенность. Дело оказалось не только в дисциплине или «творческом кризисе». Одна из студенток сформулировала проблему так: «Подойдя к финалу, я вдруг почувствовала, что должна сказать что-то пафосное. Ну, вроде, история заканчивается так-то, а читатель должен понять то-то. Но кто я такая, чтобы это говорить? Я сама ничего не понимаю в жизни. Поэтому я не смогла закончить пьесу…»

Финал произведения традиционно воспринимается как место, в котором автор выговаривается. Так, мол, и так, добро торжествует, зло наказано, и по этому поводу будет банкет. Или, наоборот, зло торжествует, а банкета не будет. В любом случае финал – это «точка сборки», где автор формулирует своё кредо.

Это и есть самое сложное для молодого автора. Вначале он может быть ироничным, но вот наступает время рассказ заканчивать, и… он растерян. Так и возникают пьесы без финалов.

Такие произведения страдают «синдромом забора». Представьте: вот забор, а вот дыра в заборе. Из-за неё весь забор теряет смысл. Ведь через дыру можно зайти на территорию и… скажем так, хорошо провести там время. Этот забор – текст, а дыра – отсутствие финала.

Финал замыкает текст, отвоёвывает у мира часть смысла. Теперь это «частная собственность» Шекспира, Чехова или Кафки. Последний, кстати, свои тексты часто не заканчивал. Но в его случае это часть авторского замысла. Кафка первым обнаружил растерянность автора перед любым финалом. Но тем самым присвоил себе право оставлять истории недосказанными, отняв у других авторов такую возможность.

Одна из лучших работ на эту тему «Идеальный роман» Макса Фрая. Книга, в которой собраны финалы других воображаемых книг. Там есть всё от исландской саги до гусарского анекдота, от исторического романа до женского. И последний, конечно, наиболее прекрасен и показателен. Таков, например, финал выдуманного романа «Грехи любви»: «И он припал к её нежным, ещё вздрагивающим от недавнего плача, губам».

Из одной этой фразы встаёт текст всего романа, прелесть которого в том, что он никогда не был написан. Но который весь живёт в одной финальной фразе.

Суп творчества

Я не люблю Анну Ахматову. Ну вот совсем не люблю. В школе многие читали и, может быть, даже учили её стихотворение: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда». Это стихотворение вызывает у меня противоречивые чувства. Ведь оно мне нравится, в отличие от автора.

Смотрите, что говорит нам Анна Андреевна: произведения искусства возникают из всякой ерунды, «как жёлтый одуванчик у забора, как лопухи и лебеда». Какой вывод я делаю из этого? Не стоит стесняться этого «сора», если уж именно он является питательной средой для творчества. Проще говоря, если известно, что гений чихал, то давайте так и говорить: гений чихал. Может быть, именно в результате чиха в его голове возник электрический импульс, ставший поводом для шедевра! Если он создал своё лучшее произведение,