Побег в Зазеркалье - Сергей Теньков

Но что это, знакомый веер? Драконы по черному полю? Адъютант барона урядник Быстров мчится узнать — кто она, обладательница чудесного веера. Через пятнадцать минут запыхавшийся Быстров докладывает:

— Это супруга бывшего китайского губернатора Урги, русская, графиня Полина Урусова!

Тут же откуда-то вынырнул полковник Сипайлов:

— А, мадам Урусова? Даже не пытайтесь, ваше превосходительство! Тут недавно корнет Котятко, — совсем ошалел мальчишка! — предлагал ей по пять золотых китайских лянов за поцелуй в каждую веснушку на щеке. У нее, знаете, такие пикантные конопушечки на щечках, — Сипайлов похотливо ухмыльнулся, — Да, так вот, эта самая мадам, вместо благодарности, отхлестала корнета перчаткой по мордасам и даже повредила ему глаз. Ходит теперь, бедолага, с повязкой, как пират какой-то, ей богу… Право слово, дикая веснушчатая кошка, а не жена губернатора да еще графиня!

На Унгерна пахнуло чем-то горячим, воспоминания и чуть до этого тлевшая надежда дали о себе знать. Через минуту он в зале, среди мазурки и танцующих пар. Полина Урусова сидела в кресле у открытого окна и весело болтала с каким-то штатским в мундире чиновника акцизного ведомства. «У, кропивное семя, мало я вас вешал, христопродавцы!». Взгляд барона был настолько красноречив, что акцизный деятель испуганно отскочил в сторону, бормоча извинения.

— А, это вы, барон! — губернаторша запросто, будто ничего и не произошло, протянула ручку для поцелуя.

Все на месте — тонкий контур бровей, на лбу черная смоль волос, россыпь озорных веснушек по щекам. Все как у Елены Окладской, но это не она. Или все же она? Почему же тогда не выдает себя, делает вид, что барон — только случайное знакомство на балу?

— Ну что же вы молчите, Роман Федорович? Прогнали моего кавалера, теперь извольте развлекать сами! В конце концов, это невежливо, вам не кажется?…

Боже, опять до боли знакомая фраза. И этот веер, и эти старые знакомые — драконы. Все, как тогда, в юрте у Доржиева…

— Елена, это ты? — вдруг неуверенно, как-то виновато спросил Унгерн.

— Вообще-то меня зовут Полиной Александровной, но, если вы прикажите, мой генерал, то сегодня и специально для вас я — Елена.

— Прекратите этот балаган! — вспылил Унгерн, игра становилась невыносимой. — Я запрещаю издеваться над командующим русскими войсками в Монголии!

На них стали обращать внимание, зашептались дамы, вездесущий Сипайлов сделал вид, что заинтересовался картиной на стене в нескольких шагах от своего командира. На полотне в золоченой раме голая нимфа отбивалась от пристающего сатира. Бывший хозяин дома, китайский губернатор, любил и ценил европейскую живопись.

— Вы забыли о хороших манерах, генерал! Жаль, что здесь, в этом зале нет никого, кто бы напомнил вам о них!

Губернаторша резко поднялась и направилась к выходу. Оставив картину и нимфу с ее ухажером, подбежал Сипайлов.

— Прикажите вернуть?

— Оставь! Не смей ее трогать! — барон, чтобы успокоиться отвернулся к окну и закурил.

Проклятье, не надо было затевать этот бал! Что за чудовищная шарада, издевательский ребус. Полина или Елена, Окладская или Урусова. И этот веер… С ума можно сойти!

Когда Сипайлов отошел, дежурный штабс-капитан передал Унгерну записку. Листок плотной бумаги — знакомое приглашение на бал с розовенькими купидончиками. На обороте торопливой женской рукой — «Жду тебя после бала у заброшенного дацана». Ниже подпись — Е.О.

— Штабс-капитан, от кого?

— Губернаторша вручила самолично, ваше превосходительство! — в струнку вытянулся офицер. — Передай, говорит, эту записку вашему генералу, но только чтоб никто не видел! Амурное, я так полагаю… — он понимающе улыбнулся в густые усы.

— А ты не полагай, а то отведаешь ташура! Распустились! И о записке никому ни слова. Понял?

— Так точно, ваше пре-схо-ди-ство! — взяв под козырек, отчеканил, как на параде, перепуганный штабс-капитан.

Опять февральская ночь, опять Елена Окладская, опять загадки… То, что губернаторша и графиня Окладская — одно и то же лицо — барон уже не сомневался. Все совпадает — милые веснушки, веер, подпись Е.О. на записке. Но когда же она успела превратиться в жену китайского губернатора? Полина Урусова. Фантасмогория!

Разграбленный и разрушенный маньчжурами много веков назад, дацан на окраине Урги пользовался дурной славой. Туда и днем никто не ходил, а ночью — место совершенно дикое, на версту вокруг безлюдное. Старые развалины облюбовала свора одичавших собак. Монголы верили, что эти свирепые псы — последний приют, телесная оболочка неприкаянных душ жителей Урги — китайских купцов, лавочников-евреев, просто подвернувшихся под горячую руку русских — убитых при последнем штурме и последовавших за этим погромах. Их не хоронили неделями, расстрелянных, зарубленных, повешенных. Теперь они мстят своим мучителям: нескольких казаков Азиатской дивизии нашли растерзанными мощными клыками недалеко от дацана.

Ночь на окраине Урги. Барон едет на встречу. Черная кобыла барона Машка, настороженно подергивает ушами, позвякивая украшенными серебром поводьями. Машкой ее назвали в честь жены атамана Семенова, формального командующего остатками белогвардейцев в Забайкалье. Женолюбивый, «бабенлюбен», как прозвал его Унгерн, атаман без ума влюбился в певичку харбинского кафешантана Марию, для своих — просто Машку. В ответ, видавшая виды, красотка Машка потребовала венчания по всей форме. Став женой стареющего Семенова, она быстро прибрала к рукам его штаб, всех молодых красавцев офицеров его свиты, а самое главное, начала бесцеремонно вмешиваться в управление войсками, открыв в себе и полководческие таланты. Эдакий Наполеон в корсете из китового уса, выписанного за огромные деньги из далекого Парижа.

Письменные приказы самого атамана Семенова Унгерн уже давно отправлял на раскурку и теперь, тем более, не собирался подчиняться какой-то Машке. Жаловаться на барона некому, в Монголии его не достать и возникший было скандал закончился быстро и ничем. Семенов объявил Унгерну выговор, а барон Машкой назвал свою новую лошадь.

Впереди угрюмо чернели развалины дацана. Лошадь начала упрямиться, часто останавливалась, к чему-то принюхиваясь. Потом тихо и тревожно заржала, будто хотела барона от чего-то предостеречь. Он никогда не расставался со своим, многократно проверенным в бою, наганом-самовзводом, но на этот раз только крепче сжал монгольскую плеть-ташур.

Свора разъяренных псов с лаем и визгом вылетела из развалин дацана. Встав на дыбы, испуганно заржала Машка. Оскаленные собачьи клыки зловеще сверкали в лунном свете, свора начала смыкать кольцо. Вожак, огромная монгольский волкодав, уже присмотрел себе место на шее лошади, куда первым вцепится через мгновение…Горящие в ночи глаза вожака стаи Унгерн спокойно встретил своим, по-волчьи пристальным и недобрым, взглядом. Здесь, в тысячелетней монгольской степи, барон у себя дома и бояться ему нечего. А кого из них — собаки или человека-волка больше испугалась Машка, этого не узнать никому… Вожак стаи неожиданно жалобно заскулил и сел, поджав хвост. За всем этим растерянно наблюдала разом притихшая свора. Наконец, вожак, вскинув морду, завыл протяжно и, наверное, по собачьему ритуалу, торжественно, будто приветствовал и приглашал барона в ночное небо, на Дикую Охоту Чингиса.