Миграции - Шарлотта Макконахи

крыльев в тумане. На таком берегу полагалось бы встретить сотни чаек.

Скорость снижается. Члены команды — все на палубе — перекрикиваются, луч маяка прочерчивает проход сквозь туман. Колокол бьет в ровном ритме, я подстраиваю под него свое дыхание. Эннис без всякого видимого усилия ведет нас в гавань Сент-Джонса. Но я-то знаю, какой эта швартовка стресс для команды. Они все утро были на взводе: ведь ни погода, ни мастерство шкипера им неподвластны.

Я нервничаю по иной причине: у меня поддельный паспорт.

Впрочем, не совсем так: он настоящий, только не мой.

Звук достигает нас прежде всего остального. До меня постепенно доходит, что поверх ветра все громче слышны голоса. В тумане обозначаются силуэты. Люди с плакатами в руках: «Прекратить бойню!», «Океан принадлежит рыбам, не людям!», «Не смейте убивать!».

Я судорожно втягиваю воздух; в грудь мне прилетает чей-то кулак. Вопли звучат едва ли не агрессивно, в них хорошо знакомая мне ярость: в этом громком скандировании воплощена ярость моего мужа — эти люди пытаются предпринять хоть что-то, чтобы остановить шествие неизбежного рокового безумия, которое мы навлекли на себя сами.

Ко мне приближается Лея. Глаза холодные, подбородок вздернут.

— Не смотри на них, — невозмутимо произносит она.

На одном плакате — он больше других — я вижу: «Что еще мы должны уничтожить?» — и внутри разверзается пучина стыда. Я не на той стороне этого плаката.

Странно вновь оказаться на суше, после всего-то нескольких недель в море. Она уже кажется непривычной. Земля под ногами слишком твердая, я будто немного стаптываюсь при каждом шаге. Спускаюсь по трапу к таможенному терминалу, стараясь затеряться среди других членов экипажа «Са-гани». Мне подают для заполнения таможенную декларацию, я вписываю в нее данные Райли Лоух из Дублина. Какой-то страшно рьяный таможенник не сводит с меня ястребиного взгляда. Однако сотрудник за стойкой глядит на меня разве что вскользь — я старательно улыбаюсь во весь рот, чтобы черты лица немного смазались, — ставит штамп в паспорт и пропускает в город.

От протестующих нас отделяет ограждение, но я отчетливо слышу их голоса, различаю отдельные лица: каждый смотрит на нас с отвращением, с выражением того самого недоумения, которое я пыталась побороть. В конце ряда — мужчина в полосатой лыжной шапочке, в руках плакат: «Рыбам — правосудие, рыбакам — смерть». По мне проходит холодок, и когда мы на миг встречаемся взглядом, он будто заглядывает мне в самое нутро и делает вывод: чудовище.

— Идем, — Бэзил тянет меня за локоть, — не дай им порадоваться.

Мы проходим до свободного участка улицы и там ждем скорую, которая отвезет Самуэля в больницу.

— Ты в порядке? — тихо спрашивает Лея: мы с ней стоим чуть в стороне от остальных.

Я бросаю на нее косой взгляд:

— А чего нет-то?

— Вид у тебя какой-то вздрюченный.

После чего эта француженка, судовой механик, смотрит на меня постоянно. Я то и дело ловлю на себе взгляд ее темных глаз; иногда, заметив, что я ее подловила, она стремительно отворачивается. До сих пор мне было непонятно, что подпитывает ее интерес: тревога за мое здравомыслие или нечто более интимное и болезненное.

Эннис уезжает на скорой вместе с Самуэлем, а мы рассаживаемся по такси. Всю дорогу я таращусь в окно на извилистые улицы, выкрашенные в яркий цвет дома — они вписаны в каменистые холмы. Все по-прежнему скрыто плотным туманом, он придает дню ощущение нереальности.

Эннис устало развалился на стуле в приемной, мы оседаем на соседние.

— Им занимаются. Я позвонил Гэмми, она уже едет.

До приезда Гэмми, жены Самуэля, проходит сорок минут. Она входит в дверь в грубых кожаных сапогах, ездовых бриджах и мохнатом шерстяном свитере, скрывающем мощные формы. Волосы у нее рыжие, как у мужа, они липнут к вспотевшему лбу и горящим щекам. Тревожно стреляя по сторонам голубыми глазами, она заключает Энниса в медвежье объятие, хлопает по спине.

— Где он?

Эннис указывает ей дорогу, мы вновь затихаем, ожидая. Ожидание всегда давалось мне тяжело.

— Давно они женаты? — спрашиваю я у Дэша.

— Лет тридцать. И у них детишек, типа, дюжина.

— Ничего себе.

— Ага. Самуэль у нас вообще любвеобильный. Сама у него спроси.

— Спрашивала, он мне сто раз об этом говорил.

Мы, как можем, коротаем время — помогает колода карт, которую догадался захватить Дэш. Мы с Леей отправляемся за провизией, приносим яичные рулеты и кофе. Наконец, сильно за полдень, возвращается Гэмми, вид у нее измученный.

— Этого идиота оставят здесь на ночь. Дали ему какой-то убойный антибиотик — предотвратить заражение, хотят последить за работой сердца. Считают, с сердцем могут быть проблемы.

— От дефибриллятора? — уточняю я.

Глаза Гэмми обращаются ко мне, смягчаются.

— Нет, лапушка. С сердцем у него и до травмы были проблемы. Вы спасли ему жизнь. — Гэмми бросает взгляд на Энниса: — Возможно, спас его и этот гребаный трос, которым его треснуло. В противном случае о том, что машинка дает перебои, мы узнали бы слишком поздно. Вот уж не думала, что стану тебя хоть за что-то благодарить, Эннис Малоун.

Мне кажется, что она шутит, однако никто не улыбается. Эннис чуть наклоняет голову, выражая согласие. Гэмми долгую, полновесную секунду сверлит его взглядом — выражение лица непроницаемо. А потом разводит руками:

— Ну ладно. Пошли тогда. У меня дома толпа голодных зверюг, их покормить надо, а вам, ребята, явно не помешает толком отмыться и поесть.

В итоге я оказываюсь в машине Гэмми вместе с Эннисом и Леей, другие отправляются в автопрокат. Живут Гэмми с Самуэлем где-то за городом.

— Надеюсь, теперь с тебя хватит, Эннис Малоун, — говорит Гэмми. Возможно, она из тех, кто считает, что использовать полное имя авторитетнее. Выговор у нее такой же, как и у Самуэля, типично ньюфская смесь ирландского и канадского. — Впрочем, раньше то, что люди твои гибли в волнах, тебя не останавливало, — добавляет она бесстрастно. — Того и гляди покажется, что ты сам их кидаешь за борт.

Это бесконечно жестокие слова, и я начинаю гадать, о каких же бедолагах она говорит; начинаю гадать, насколько Эннис повинен в их гибели, сильно ли сожалеет. Хотя чему я удивляюсь. Он же отправил Аника на воду в шторм, верно? И Самуэль едва не погиб из-за его упертого стремления поймать косяк. Да и все мы тоже.

Я чувствую, что ко мне приходит непростое понимание того, как устроена воля капитана. Я уже дважды сталкивалась с подобным — в себе, а потом в своем муже — и знаю,