Первач - Кирилл Юрченко

— Ну, ты даешь, Гуня!

— Отставить! — крикнул кто-то из конвоиров, но его не послушались.

Соскучившиеся по развлечениям товарищи атлета поддержали его смехом. А тот не собирался останавливаться. Когда Злотников начал подниматься, Гуня резко развернулся, чтобы ударить ногой. Но Тихон успел отреагировать. Схватив Гуню за сапог, потянул на себя. Оба упали. И все же атлет оказался сверху. Он навалился на Тихона так, что тот не мог пошевелить руками, и два раза ударил по лицу.

Наблюдая за схваткой, никто из конвоиров не шевельнулся. Тихон мог крикнуть им, что он друг Алекса, но отчего-то это показалось ему постыдным. Собрав силы, он вывернулся из-под атлета. Тот попытался схватить его, но сам повалился в снег. Они барахтались, как дети, но не детской была охватившая обоих ненависть. Руками взрыхляя снег, Тихон вдруг нащупал камень и схватил его. Это было нечестно, не по-мужски. Но главное для него было сейчас — выиграть бой любой ценой. В тот момент, когда тяжелый камень так хорошо лег в руку, Тихон оказался сверху. У него оставалась секунда, чтобы ударить врага камнем в лицо, причем ударить так сильно, как только мог, размозжить лоб, если получится. Но непонятно откуда нахлынувшее чувство заставило его остановиться. Не жалость это была, а что-то более серьезное и непонятное — он не сумел бы объяснить, что ощутил в этот момент, видя перед собой растерянный взгляд атлета, заметившего камень в его руке. Надо было бить, разбить этот узенький лоб! Но Тихон не мог заставить себя этого сделать. Он бы предпочел ударить так, без камня. Не трусливо. И жалел, что подхватил булыжник.

Но секунда, в течение которой промелькнули все эти мысли, была потеряна. Поняв, что ему ничего не грозит, атлет даже не пытался вникнуть в озадаченное выражение лица Тихона и ударил сам. Правда, из-за того, что лежал он на спине, замах получился слабым. Но кто-то из его друзей со спины приложил Тихону каблуком сапога в затылок. В то самое место, еще помнившее удар прикладом. Тут навалились остальные. Хрястнули несколько раз. В бока, снова в голову. Схватили обмякшего Тихона за руки и оттащили в сторону. Заставили сесть.

— Хочешь сказать, твоя девка? — поднявшись, прохрипел Гуня. — Теперь будет моя. Держите его, — сказал он своим.

Но те и так держали пытавшегося вырваться Тихона.

— Хороша девка! Целочка небось?! Они, басурманки, почти все целочки! Своего Аллаха прогневать бояться, — продолжил Гуня. — Давненько я хорошеньких баб не дрючил! А мечта у меня, знаете, какая? Чтобы девка чистая была. С запахом нежным. Но и такая сойдет!

Гуня направился к Амине. Она побежала от него, но Гуня догнал девушку и сбил с ног. Схватил за волосы. Вырываясь, она царапала ногтями его руку, пыталась дотянуться до его лица, а он накручивал на запястье ее волосы.

— Послушайте, бригадир… Не надо… — попытался остановить атлета один из конвоиров, но с места не двинулся.

— Моей будешь! Не бойся, я добрый… — Гуня погладил Амину по щеке.

Тихон опять рванулся, но бугаи держали крепко.

— Гуня! Оставь… — крикнул кто-то из его приятелей. Только один. Другие продолжали гоготать, наблюдая за происходящим.

Но вдруг смех разом прекратился. Гуня и не заметил, как товарищи его расступились, пропуская кого-то. Это был Вандермейер. И не один — с Алексом и несколькими вооруженными людьми. Молча приблизившись, Вандермейер вытащил из-за пояса револьвер и, встав рядом с наклонившимся к девушке Гуней, упер ствол в его задницу, в то самое место, где находился прикрытый ватными штанами анус.

— Отпусти фройляйн, — произнес Вандермейер.

Едва Гуня разжал руку, Амина шарахнулась в сторону. Тихон хотел кинуться к ней, но его все еще крепко держали.

— А теперь поднимайся, — велел немец. — Медленно.

Когда Гуня выпрямился, Вандермейер хряпнул Гуню прикладом в лоб, а когда тот отшатнулся, сам схватил атлета за волосы. По сравнению с ним Гуня казался дохляком. Казалось, у него сейчас лопнет кожа на затылке, с такой силой Вандермейер стянул волосы, а затем тяжелым ботинком врезал Гуне под колено. Тот охнул и зашатался, и не упал только потому, что Вандермейер продолжал держать его. После второго удара в то же место Вандермейер отпустил Гуню, и тот завалился в рыхлый, перемешанный с подталой землей снег. Вандермейер снова ударил Гуню несколько раз — ногой, не разбирая куда. Лицо его все это время хранило невозмутимо холодное выражение.

— Знаю, что возненавитишь меня после этого! — произнес он, носком ботинка развернув голову Гуни к себе. — В глаза мне смотреть! Все вспомнишь при случае! Ферно? Отвечать!

Гуня мотнул головой. Что-то произнес разбитыми губами.

— Не слышу!

— Я забуду… — прохрипел Гуня.

— Врешь! Аршлох! Ковнюк! Такие, как ты, всекта врут!

Вандермейер присел до земли, упер дуло револьвера в окровавленную щеку бугая.

— Нет… — хрипел Гуня. Он зажмурился, испуганно дрожа. Из глаз его потекли слезы.

— В глаза мне смотреть!

Вандермейер сместил дуло револьвера и выстрелил. Пуля вздыбила землю и снег. Гуня дернулся и всхлипнул. Открыл глаза, и часто-часто дыша, не мигая, смотрел на Вандермейера.

— Этих под арест! — крикнул толстяк, показывая на Гуниных дружков, державших Тихона.

— А этого… — Вандермейер похлопал плачущего атлета по щеке, — расстрелять!

Оглохший на одно ухо Гуня не расслышал приказ. Но когда взглянул в глаза Вандермейера, все понял. Едва его схватили, он взвыл и потащил за собой схвативших его партизан, пытаясь дотянуться до руки Вандермейера. Тот брезгливо отстранился. Гуня заверещал, и его невыносимо сильный голос как будто вонзился в мозг Тихона.

У Злотникова и без того все трещало в голове от странных голосов, как будто все умершие за этот час взывали к кому-то, кто мог бы избавить их души от неслыханной боли, причиненной в момент перехода из мира живых в мир теней.

— Может, хватит на сегодня крови? — заорал Тихон, заставив умокнуть всех разом: и Гуню, и те голоса, что рождались в его голове.

— Хватит, — сказал он, смотря в лицо Вандермейеру.

— Не указывай мне, что делать! Отведите его, — приказал главарь, кивая на Гуню. — Позже расберемся.

Растирая затекшие запястья, Тихон подошел к Амине.

— Это та девушка, о которой ты беспокоился? — спросил Алекс.

Тихон не ответил, только крепко сжал руку Амины. Вандермейер внимательно посмотрел на девушку, окинул взглядом Злотникова и повернулся к Алексу, что-то шепнувшему ему на ухо.

— Я не могу оставить ее с ним, — сказал Вандермейер. — Это неправильно! Она пленник. Он свободен.

— Черт, Фриц! Она его женщина! — воскликнул Эджертон. — А он мой друг. Сделай это. Для меня.

— Шайзэ! — воскликнул Вандермейер. — Она не убежит?!

— Не убежит, Фриц. И не ругайся при даме!