Мадемуазель Шанель - К. У. Гортнер

Вдруг машина закашлялась, затряслась и остановилась. Из-под капота повалил дым.

— Вот видите? — крикнул Кейпел, быстро перепрыгнул через дверь, раскрыл боковую часть капота и замахал руками, разгоняя дым. — Перегревается. Теперь придется несколько минут постоять, чтобы мотор охладился.

Я обернулась, достала свою шляпу и протянула ему — шляпу сдуло ветром, и она, оказывается, лежала в крохотном пространстве за спинкой моего сиденья (как оригинально, подумала я, увидев там еще одно складное сиденьице, словно крошечный диванчик).

— Возьмите дым разгонять.

И тут он в первый раз улыбнулся мне, обнажив белые квадратные и крепкие зубы.

Мотор остывал гораздо дольше, чем несколько минут. Кейпел достал из-под водительского сиденья закупоренную бутылку воды и вылил ее куда-то в двигатель. Когда дым совсем рассеялся, Кейпел закурил и протянул мне золотой портсигар. Он не спрашивал, курю я или нет, хотя дамы обычно не курят на людях. Поправив растрепанную прическу, я взяла сигарету и прикурила; вот так мы с ним и стояли, прислонившись к машине, не касаясь друг друга, курили, глядя на окружающую природу. Откуда-то сзади доносились слабые крики с ипподрома, и это означало, что Бальсан либо выиграл, либо проиграл свою ставку. Загасив окурок о каблук, Артур Кейпел повернулся к машине:

— Ну, давайте-ка поглядим, заведется или нет.

А я все раздумывала, что будет дальше. Бальсана мне видеть сейчас не хотелось. И тут меня словно громом поразило: я поняла, чего хочу. Кровь бросилась мне в лицо, я кивнула и вернулась на свое сиденье. Кейпел крутанул рукоять, двигатель ожил, и теперь уже более спокойно мы покатили обратно к ипподрому.

Бальсан с друзьями стоял в окружении еще каких-то незнакомых людей; скачки на сегодня закончились. Когда мы подъехали, он помахал рукой. Кейпел остановил машину и открыл передо мной дверь. Я вылезла после него, оправив юбку. Наверное, выгляжу совершенным пугалом, подумала я, но мне уже было все равно.

— Я бы не прочь еще раз как-нибудь встретиться с вами, — тихо произнес Артур Кейпел.

Я обернулась и поймала его пронзительный взгляд. Свой неожиданно осипший голос я услышала как бы со стороны и даже не сразу узнала его.

— После этого он едет в По. У него там охотничий домик. Я собиралась вернуться в Руайо, но…

Кейпел промолчал. Я подошла к Бальсану, он расхохотался, сказал, что я похожа на чучело и что автомобили — вредное увлечение и пустая трата времени и денег. Я улыбнулась, что-то ответила. Сейчас и не помню что. Во всяком случае, теперь это было не важно.

Как я могла объяснить ему, что наши с ним отношения уже больше ничего для меня не значат?

Бой застиг меня врасплох.

Других объяснений у меня нет. После того как отец разбил мое сердце, я не раскрывала его ни перед одним мужчиной. Да, я жила с богатым аристократом, которого не любила, я давно оставила всякие надежды на личное счастье, а тут вдруг обнаружила, что во мне зарождается и наполняет все мое существо желание, которое могло бы мне показаться нелепым, если бы я сама не испытывала его.

В общем, Бой отправился вместе с нами в По. В охотничьем домике Бальсана, окруженном густыми лесами, я сошлась с Кейпелом так, как не сходилась прежде ни с кем другим, хотя речь не идет о физической близости. В этом отношении он был джентльмен до кончиков ногтей, хотя в долгие ночи, когда вино «Жюрансон» лилось рекой, его страстный взгляд разгорался только сильнее. Мужчины один за другим пьянели и, спотыкаясь, отправлялись спать, и мы оставались с Бальсаном, который всегда пил сколько хотел, но вино его совсем не брало.

Мне было очень странно, что Бальсан совершенно не почувствовал, как изменилась атмосфера, он продолжал рассказывать анекдоты, и Бой кивал, оставляя свой бокал нетронутым, а я курила сигарету за сигаретой, пока во рту не становилось сухо, пока не казалось, что дым уже из ушей валит. Неужели Бальсан настолько слеп, что не видит моего состояния: я страстно желала, чтобы он поскорее ушел и Бой мог бы сесть рядышком, а не как поклонник на балу, где девушка находится под неусыпным взором компаньонки? Неужели он не видит, что узы, связавшие нас, натянуты до предела и готовы лопнуть, что наши с ним отношения трещат по швам, как изношенный плащ, из которого мы давно выросли?

Я оказалась права, когда подумала, что Бой в чем-то похож на крестьянина: когда речь заходила о нем, он был очень сдержан. И все же за те несколько недель в По я узнала, что он на два года старше меня, что он единственный сын в семье, не считая еще трех сестер, что родился он в простой семье верующих католиков, что покойная мать его француженка — следовательно, он наполовину француз, а отец — предприимчивый ирландский бизнесмен, который всю жизнь работал не покладая рук, поднимаясь по социальной лестнице все выше, пока не сколотил состояние и не стал владельцем железнодорожной и судоходной компаний. Детство Бой провел в Париже, куда отец, добившись успеха, перевез семейство. Образование он получил по высшим стандартам: лучшая закрытая школа в Англии, путешествия по Европе, Ближнему Востоку и даже по Америке. Став старше, он вращался в кругах представителей высшей буржуазии и haute monde,[17]когда прежние понятия устарели и единственной визитной карточкой в обществе стали деньги, не важно как заработанные. Не меньше, чем автомобили, Бой, как и Бальсан, любил игру в поло, это увлечение сближало их. Но самым странным для человека с такими средствами, как у него, было то, что он любил работать, и это для меня было самым главным.

Это изумительное качество делало его в моих глазах человеком весьма незаурядным. Взращенный и воспитанный для того, чтобы вести праздную жизнь привилегированного члена общества, Бой хотел сам зарабатывать деньги. Он поработал в фирме отца на разных местах, пока не приобрел достаточно опыта, чтобы начать собственную деятельность, вкладывая деньги в угольную промышленность, усовершенствованные двигатели для железнодорожных локомотивов, в строительство железных дорог и элитные клубы игроков в поло — словом, во все, что привлекало его внимание и обещало хорошую прибыль.

— Я не хочу быть одним из тех, кто бездельничает ради безделья, — сказал он, когда мы сидели перед гаснущим камином, после того как Бальсан наконец ретировался. — Это, конечно, хорошо — с утра до вечера резвиться, скакать верхом, наслаждаться жизнью, ведь действительно, — он пожал плечами с насмешливым безразличием, — о чем им беспокоиться? Но мне нужно работать. У меня должно быть что-то свое, принадлежащее только мне. — Он обратил на меня колдовской взгляд своих удивительных глаз. — Вы меня понимаете? Вы же понимаете, я не такой, как Бальсан.

Ему не нужно было спрашивать. Более разных людей, чем они с Бальсаном, быть не могло. Бальсан с его принципами не совать носа в чужие дела казался таким банальным, таким мелким и ограниченным. Он был продуктом давно ушедшей эпохи, который живет как автомат, катит по накатанной колее, совсем не то, что Бой, живущий осмысленно и целеустремленно.