Синдикат киллеров - Фридрих Незнанский

Старик был одиноким человеком и явно нуждался в слушателях.

На вопрос, что собой представляет этот Спирин, Корженецкий охотно ответил:

Совсем неразборчивый в знакомствах человек. Он меня постоянно удивляет, да. К нему приходят странные мужчины, выпивают спиртное, иногда даже остаются на ночь. Я всегда категорически против этого и не раз выговаривал ему. А если учесть все это, — он обвел худыми руками стены двух своих комнат, увешанные живописными этюдами, старинными литографиями под стеклом, фотографиями в темных рамках и иконами, среди которых несколько особо выделялись яркими праздничными красками и свежей позолотой — наверняка недавно реставрированные, — то вы же сами понимаете... Я же в конце концов вынужден беспокоиться не только за свой труд, да! Тут имеются вещи даже для меня поистине бесценные. И вдруг все это может пропасть, исчезнуть? Вряд ли переживу, да.

Турецкий прошелся вдоль стен и заметил, что работы эти хоть и не ахти какие, но явно старинные. А значит, и цена им должна быть немалая. Интересно, почему же до сих пор никто не покушался на сокровища старого реставратора?

А Корженецкий, словно нюхом почуяв сомнения этого хотя и молодого, но вполне приличного и, видимо, рассудительного человека, неожиданно сменил пластинку и заговорил о Спирине совсем в другом тоне. В том смысле, что он, конечно, все же поэт, в душе разумеется, поскольку стихов давно нигде не печатал. Но вот его внутренняя тактичность, прохладная такая вежливость, присущая закоренелым холостякам, — этого у него никак не отнимешь. И все-таки он интеллигентный человек. Опустившийся, но... Да, живет пустыми бутылками, но ведь не нищий! И комнату в порядке содержит.

Ну вот, подумал Турецкий, новое дело. А капитан говорил: алкаш, конченая личность.

Конечно, ничего путного Корженецкий вспомнить не мог. Но, помолчав, вдруг заявил, что Спирин в субботу вечером на кухне чай кипятил. И заваривал.

— Ну и что? — отмахнулся было Турецкий.

— Но ведь он же никогда не пьет чай по вечерам. По утрам — да. Но вечером, перед сном? А тут заваривал и травки в чайник кидал. Это он любит — с травками. Он и меня, старика, тоже всегда мятой, ромашкой от простуды пользует. Не жалеет своих летних сборов. Тут он щедр. И его участие весьма ценно. По-человечески.

— Значит, надо понимать, гостя принимал? — подсказал Грязнов.

— Получается, — согласился Саня. — А где же наш капитан?

Грязнов вышел.

— Простите, Тимофей Григорьевич, — наклонился к старику Турецкий, — я понимаю, вы больны, говорите, что весь воскресный день проспали, но, может быть... ну, если у вас над головой будут шкаф двигать, неужели не услышите?

— Шкаф? — серьезно переспросил Корженецкий.

— Ну это я так, фигурально выражаясь... А к примеру, если грубо ходить, топать... Люстра ваша наверняка качалась бы — дом-то старый.

— Люстра? — старик с интересом посмотрел на свою люстру, составленную из хрустальных дубовых листьев — такую же древнюю, как и он сам. — А вы знаете, она качается, даже когда машина во двор въезжает. И, кажется, ведь неблизко, а качается. Да, и в воскресенье качалась. Как же! — Он показал пальцем, как сильно раскачивалась люстра, и это уже было похоже на искомую правду.

— А в котором часу это было? — быстро спросил Турецкий.

Да вот проснулся я отчего-то... Неясное нечто. Томило как-то... Я вышел за чем-то на кухню, не помню... Бывает, знаете ли, мысль появится, озарение, так сказать, да. Вернулся в комнату и даже удивился — как раскачивается. Звона я, извините, не слышу, а глазами наблюдаю. Да.

— А сколько, по-вашему, тогда времени было?

— Считаю, около полудня. Ну да! Солнце же в окно светило! Здесь у меня юг. Поэтому когда солнце прямо в глаза, естественно, — он широко улыбнулся, как учитель недогадливому ученику, — полдень! Да!

— А соседа своего вы в воскресенье видели?

— Нет, его не видел. Он обыкновенно рано уходит. На весь день... Если бы не эта случайная публика, поверьте, он был бы милейший человек... Да, водка, водка... Сколько талантов сгубила! Был такой величайший московский художник, Алексей Кондратьевич, я вам его один этюд покажу, гениальнейший мастер. Сгубила! Самого Саврасова сгубила! Я вам скажу, в свое время и я сам был, да-да, причастен. Однако же сумел остановиться. А ведь был причастен, да! Но пересилил недуг. А он — увы... Hо вы, я вижу...

— Да, — перебил его Турецкий, услышав голоса в прихожей. — К сожалению, в целях установления истины, мы вынуждены вскрыть дверь вашего соседа и вместе с понятыми составить протокол осмотра, обыска если хотите. Могу предложить вам присутствовать при этом.

— Ну что вы, что вы! — даже как будто испугался старик. — Как можно! Он же мне сосед, да!..

У него были свои представления о порядочности и интеллигентности. И Турецкий не имел ни малейшего желания перевоспитывать его в своем ключе.

Интуиция все-таки приходит с опытом, что ни говори. Вот и Турецкий где-то в глубине души ощущал как бы странное, необъяснимое ожидание чего-то важного, что должно было вот-вот случиться. И он был почти уверен, что в комнате этого спившегося поэта Спирина им должно повезти. Все вроде пока к нему сходится.

Само жилье никак и ничем не напоминало логово обнищавшего и опустившегося люмпена. Напротив, здесь был и, видимо, постоянно соблюдался некий своеобразный неписаный порядок. Каждая из немногих вещей имела, похоже, свое постоянное место.

Диван — старый, продавленный, но застланный незатейливой домотканой дорожкой, стоял вдоль стены. У окна — круглый стол под вязаной салфеткой. Три подержанных стула с гнутыми спинками были не из этой компании, наверное, куплены в мебельной комиссионке на Преображенском рынке, по трояку штука. Старый холодильник был выключен. Действительно, если он пустой, зачем зря переводить электроэнергию? Собранная раскладушка стояла возле отопительной батареи. Значит, ночевал гость.

И еще в комнате были несколько полок без стекол с книгами — маленькими и тонкими, поэтические издания.

На широком подоконнике стояла горка грязной посуды, и Слава немедленно переключился на нее. Захватанные, немытые стаканы наверняка хранили на своих тусклых гранях весь уголовный кодекс, как сказала бы Шура Романова. Что он и отметил, завернув стаканы в бумагу и уложив их в старую коробку из-под обуви.

Пока Грязнов и участковый производили обыск в комнате, а капитан Нежный все старательно фиксировал в протоколе, в присутствии двух пожилых теток с первого этажа, Турецкий подошел к окну и неожиданно для себя обнаружил, что смотрит прямо на боковой фасад дома Мирзоева. А вон и то окно в ванной комнате.

Нет, срочно нужен Спирин. Живой и желательно трезвый.

Оставив своих заниматься делом, Саша вернулся к Корженецкому. Старик, видно, сильно переживал беду с соседом. Иначе он и не мыслил, раз милиция с обыском — какие могут быть приятности?