И всё, что будет после… - Наталия Новаш

– Жиццё!..

«А за что?» – хотел было спросить Жора, но вовремя прикусил язык и только вопросительно посмотрел на упрямый, обритый по-хрущёвски затылок соседа, достававшего из кармана помятый конверт.

– Вот, – сообщил тот цыганке, разворачивая исписанный крупным почерком листок. – Пишет Иван Антонович, что не приедет…

– Ай-ай-ай, – покачала головой цыганка. – Сёлета першы год…

– Болеет.

– Барисавича друг по лагерю, – пояснила цыганка. – Рыбачит у нас, як лета, на озере кожны год. З самой Масквы еде…

– Вот кто ровно двадцать лет на Колыме!

– И за что?! – энергично всплеснула руками цыганка, видимо помянули больную тему. – Деревья, кажуць, сажау там, где яны не растуть… Неде на Украине. Полосы гэтые лесозащитные для задержки снега. А яго за гэта – враг народа! Урожай губит! Площади посевные изводит! И туды яго – на лесапавал…

– Н-нда… – вздохнул иностранец.

– Ну, а как тут у вас урожайчики? – как-то мерзко, не вовремя влез Пепка, явно желая поменять тему, но цыганка только пуще разгорячилась:

– Можа, не верите мне?

Все молчали.

– Дык гэта Антонович сам рассказвау, гэтак усё и было! Прауда!.. Але ж ты… – обратилась она к нахмурившемуся учителю. – Ты ж николи мне не казау, кольки я ни прошу – за что тебя посадили?

– Ах, за что? – каким-то странным тоном переспросил учитель, взглянув, было на цыганку грозно и осуждающе, как давеча, когда она «хоронила» Константика, но тут что-то в нём вдруг прорвало, он стукнул кулаком по столу:

– Пора же, наконец, понять, что в те годы сажали людей – ни за что! И если ты хочешь знать…

– Не… – сделала та протестующий жест рукой, словно защищаясь. – Не-не! Лепей ты мне не гавары… Антонавич, кали кажа, можна слухать! Табе жа я не хачу верыть! Як начнёшь пра свой лагерь и кольки тады людей пастраляли – жыть тады не хачу. Лепей ужо не жыть, чым усё ведать… Нешта ж усё так было?

– Ты! – вздохнул тяжело Борисович. – Ты мне боишься верить! А что будут знать они? – Он горько кивнул на Жору, который вдруг покраснел и чувствовал, что краснеет. – Кому поверят?

Жора очень даже верил Борисовичу. Его дед ненавидел большевиков и ненавидел советскую власть. Покрыл её матом, даже в присутствии мамы, когда узнал, куда распределили внука после университета. «Во, мать их душу… коммунисты! Учился на инженера, а стал милиционером!» Сам Жора вначале не переживал, когда его направили по комсомольской путёвке в криминалистический отдел на должность следователя. Стал жалеть потом, когда с ужасом стал понимать, что забывает всё, чему учился на химико-технологическом факультете… Пока ещё ему не понадобилась ни химия, ни криминалистика, народ здесь был мирный, и сама жизнь не создавала почвы для криминала. Самым большим преступником он считал Вереньковского председателя, который в наглую обворовывал свой колхоз… делясь, как не без оснований предполагал Жора, с местным партийным начальством. А против них весь криминалистический отдел был бессилен!

– «…Они же, схвативши его, били и отослали ни с чем…» – с горечью процитировал иностранец.

– Ого! – удивилась цыганка. – Вот оно, святое писанне!

– «…опять послал к ним другого слугу; и тому камнями разбили голову и отпустили его с бесчестьем».

– А дальше? Дальш кажи! Неяк там, помню, и па-другому.

«Фиолетовый» согласно кивнул:

– «Имея же и ещё одного сына, любезного ему, напоследок послал и его к ним, говоря: постыдятся сына моего! Но виноградари сказали друг другу: это наследник; пойдём, убьём его, и наследство будет наше. И, схвативши его, убили и выбросили вон из виноградника».

– Вот тебе и по-другому! – усмехнулся Борисович.

Но цыганка покачала головой:

– Не… Чакайте!

Выйдя из-за стола, она направилась в другую половину дома и тут же вернулась с потрёпанной маленькой книжечкой в руках. Открыла и вопросительно посмотрела на иностранца.

Тот кивнул:

– От Марка. Двенадцатая глава.

Пепка и тут сунул свой нос, оттеснив цыганку:

– Так вы и по-польски читаете, мамаша?

– А як жа? И Канстантика ксёндз крестил.

– А если неправильно переведёте?

– Сгинь!

– А зрение-то у вас хорошее…

Найдя нужное место, цыганка обрадовано прочла:

– «И старались схватить яго, ды забоялись народа; ибо поняли, что аб их сказал притчу; и, оставивши яго, адышли…»

– Этак вы с одного на другое перескакиваете! – обиженно вставил Пепка. – Это, знаете ли, подтасовка фактов! А порок-то всё равно не наказан!

– Это виноградари-то? Дальш слухай: «Что зробит хазяин виноградника? Придёт и предаст смерти виноградарей и отдаст виноградник другим».

– А другие виноградари окажутся похитрей! И чтоб народа не побояться, спаивать его начнут… продуктом собственного производства. Чтоб народ поглупел и со всем стал соглашаться! Да такой продуктик придумают, такое зелье изобретут, что почище этого вот ещё окажется… – Пепка ткнул пальцем в страницу. – Отдай! – нацелился он на цыганкину книжку. – Отдай мне этот дурман для народа!

Цыганка не отдавала:

– Не твоя книга!

– А, вот, моя! Я, может, имею право! Я, может, из рода Давидова!

– Отдай жа, нечысть!..

– Ах вот как? А если я сам потомок твоего Иисуса Христа?!

Пепка ухватил евангелие за один конец, старуха обеими руками держала за другой и не отпускала. Так они и тянули книгу в разные стороны…

– Пусти, нячыстая сила!

– Там один обман!

– Мая книга!

– Нет! Закину твой дурман на печку! Там ему только место…

– Халера… – цыганка со злостью растопырила пальцы, чтобы вцепиться в Пепкины патлы и оттолкнуть, но из-за этого хватка другой руки ослабла.

Победа оказалась на стороне Пепки, он вырвал книжку и уже замахнулся ею, трепеща страницами, чтоб зашвырнуть на печку.

Пришлось вмешаться старшему.

Иностранный племянник галантно вернул старухе её собственность и молча протянул Пепке большую дорожную сумку, по всему видать, иностранного производства, взглядом указав на стол.

– Фулиган… – приходила в себя разволновавшаяся цыганка, одной рукой поправляя выбившиеся из-под платка космы, другой – прижимая к груди евангелие.

– Сами вы, мамаша, хулиганка. Не знаете ещё, что защищаете… – Пепка уселся за стол между ней и Жорой, положив на колени сумку.

– Известно что… – прикрыла она книжечку другой рукой.

– Настрадаетесь ещё от вашего дурмана… Наплачетесь, да поздно будет.