Самая великолепная ночь - Мейси Ейтс

Она поглощала его. Тарек ощущал себя одиноким путешественником, который вот-вот погибнет в песчаной буре.

Когда он закончил, в нем не было сил. Хотелось лишь рухнуть рядом с Оливией и мгновенно заснуть. Не о чем было думать, не о чем переживать. Можно лишь ждать прилива нового желания.

Так куда пропала его сосредоточенность? Что, если он ступил на тропу, ведущую в никуда? Скорее всего, ведь теперь он не мог думать ни о чем, кроме как о собственном удовлетворении. Он хотел продлить этот момент как можно дольше. Хотел, чтобы во всей жизни были только они вдвоем. А на место цели, на место предназначения и одиночества пришли спокойствие и счастье.

Но что представляет собой человек без предназначения и цели?

На секунду Тарек представил себя засыпающим рядом с Оливией. Словно она и есть весь его мир. И яркое, насыщенное ощущение радости пронзило его внутренний мрачный мир. Словно прилив счастья, неведомого ранее. Счастья, которое пугало сильнее, чем любая перенесенная им боль.

Это пробудило воспоминания. Об улыбке матери. О тяжелой руке отца у него на плече. О словах, которые он так и не услышал.

И ему захотелось бежать. Бежать без оглядки куда угодно. Она заставила его вспомнить. И это оказалось страшнее, чем забыть.

Слова «Я люблю тебя» сами сорвались с губ Оливии. Она совсем не планировала их произносить. Нет, она часто говорила их в жизни – родителям, сестре. Первому мужу. Но никогда еще ответ не значил так много.

Оливия всегда произносила эти три слова, чтобы сделать приятно кому-то. А теперь они нужны были ей. Он нужен был ей. Оливия знала, что это делает ее предельно уязвимой. Но сейчас ей было все равно. Потому что наконец-то, первый раз в жизни игра стоила свеч.

Тарек – самый сильный человек, которого она знала. Если он может вытерпеть такую боль и такой страх, то он достоин того, чтоб отдать ему себя. Сделать то, чего никто для него не делал.

Она почувствовала, как руки Тарека напряглись в ее ладонях.

– Оливия, нет.

– Да.

Она заранее знала, что это кончится плохо.

Что будет очень больно. Но не попробовать было невозможно. Ей хотелось взять кувалду и проломить стену, чтобы показать, что творилось в ее душе. Самозащита и комфорт ушли на последний план. Безопасность перестала что-либо значить. Она жаждала естественных чувств, страсти. А единственный путь к ним лежал сквозь огонь.

Но лучше заживо сгореть, чем замерзнуть насмерть. – Я не умею любить, – сказал Тарек каменным голосом.

– Умеешь. Ты многое умеешь, о чем даже не знаешь. Раньше ты говорил, что не умеешь заниматься любовью…

– И что? Для тебя это признак любви? Знак привязанности? – Он отошел в сторону и принялся ходить по комнате – то туда, то обратно, как загнанный зверь. – В моей жизни нет места любви, – выпалил Тарек на этот раз злобно. – А если и есть, то нет способностей.

Оливия покачала головой, чувствуя приступ немоты.

– Нет, я не верю.

– Из-за этого? – Он показал пальцем на кровать. – На это способно любое животное. Это не имеет никакого отношения к любви.

– Ты так считаешь? Для тебя это не больше чем животный инстинкт?

– Мы с самого начала говорили только о том, чтобы зачать наследника.

– Разве? – спросила Оливия, едва сдерживая слезы. – Мне больно это говорить, но так я не готова ни к какому наследнику.

Словно острый ледяной осколок пронзил ее сердце при этих словах. Говорить так о ребенке было невыносимо. Наследник уже перестал быть далекой туманной целью. Он стал самим собой. Частью ее. Частью Тарека.

Мечтой, которая неожиданно вспыхнула в ней.

Тарек сомкнул густые черные брови.

– Не буду отрицать, что мне было приятно. Но это не доказательство чувств.

– Чего ты боишься, Тарек? От чего ты прячешься?

– Мне кажется, прятки – твоя любимая игра, не моя.

Эти слова обожгли Оливию, как пощечина. Потому что в них была правда. Она – настоящий эксперт в прятках. Всю жизнь она пряталась среди людей, улыбалась, разыгрывала отношения. Ведь это лучший способ скрыть гнетущую боль одиночества, томящуюся внутри. Но Оливия уже призналась себе в этом, и слова Тарека не имели власти над ней.

– Это говорит тот, кто полжизни прятался в пустой каменной лачуге?

– Я не могу одновременно быть с тобой и управлять государством. Я должен быть сосредоточен.

– Жизнь не так проста, Тарек.

– Мне ль не знать.

– Почему ты не хочешь большего? – развела руками Оливия. – Я хочу большего. Я слишком долго защищала себя. Боялась чувств к себе, чтобы не отдавать взамен свои. Но без риска не бывает награды. Летя из Алансунда в Тахар, я бежала от одиночества. Мои родители ни разу не показали, что любят меня так же, как Эмили. А я боялась признаться, как сильно мне было это нужно. Я вышла замуж за человека, с которым избегала разговоров. Потому что лишние слова могли пробить тонкую скорлупу моей защиты. Но я не хочу, чтоб так же было с тобой. С тобой я буду просить большего. И сейчас я прошу: скажи, что ты любишь меня. Два года назад мне было бы это не нужно. Но я хочу жить настоящим. Есть здесь и сейчас. И есть я – женщина, которую ты во мне открыл.

– Я незнакомец, которого ты выбрала в мужья, – ответил Тарек. – И я не тот, кого ты рисуешь себе в образе мужа. Я такой, каким ты видишь меня сейчас.

Оливия встала с кровати, подошла к нему и обхватила лицо Тарека руками.

– Ты лучше. У тебя не одно предназначение. Если твой брат был больным, одержимым комплексами психопатом, это не значит, что ты такой же.

– Ты так говоришь, потому что не знаешь, что я пережил. Он убил моих родителей. Наших родителей. Нашу кровь. Он не убил меня только потому, что я был полезен. И да, он тоже признавался мне в любви. Терзая мое тело, он говорил, что любит меня. Вот что такое любовь. Для меня любовь – это боль.

Оливия подошла к нему вплотную и крепко поцеловала, прежде чем могла обдумать свои действия. Когда их уста разомкнулись, оба тяжело дышали.

– Это боль? – спросила Оливия. – Думаешь, я хочу, чтоб тебе было больно?

– Думаю, нам обоим будет больно, если мы ступим на этот путь.

– Поздно, Тарек. Мы уже на этом пути.

– Значит, наши дороги на нем расходятся.

Слова Тарека пронизали Оливию той болью, которой она боялась всю жизнь. Она открылась ему, а он ее отверг. Вот в чем был ее самый страшный кошмар, с которым она столкнулась, стоя здесь, – в жаркой и пустой комнате.

– Понимаю.

Оливия действительно понимала. Но не была готова принять. Ни сейчас, ни когда-либо позже.