Сердце из нежного льда - Светлана Лубенец

– Я люблю тебя, Алла…

– А вот этого – не надо! – покачала головой она. – Вот эти словечки в моем доме попрошу не произносить! Я в них уже лет двадцать не верю, ясно? Меня от них тошнит!

– Н-но… я докажу тебе…

– А ты уверен, что мне нужны твои доказательства?

– Н-нет… Про доказательства, пожалуй, не уверен… Но тебе только что нужна была моя любовь: и вчера, и сегодня… целый день… В этом я уверен! Ты хотела быть именно со мной! Нельзя так сыграть страсть!

– Милый мой мальчик, страсть и твоя… долбаная… любовь – это разные вещи! Если ты еще не знаешь, то прими это к сведению!

– Да кто же тебя так обидел, Аллочка? – Игорь попытался ее обнять. Она вырвалась и выкрикнула:

– И никогда не смей называть меня Аллочкой! Я Алла… и все…

– Мне уйти? – глухо спросил Игорь.

– Твое дело, – равнодушно сказала она и отвернулась к окну.

Он топтался на месте и никак не мог решить, что ему сделать. Поверить в то, что женщина, которая полчаса назад целовала его так горячо, что он только что не плавился, к нему совершенно равнодушна, он был не в состоянии. Скорее всего, какая-то сволочь нанесла ей тяжкую душевную травму, и она разуверилась в любви. Ну ничего… Он ей докажет… Она делает вид, что ей не нужны доказательства, но он все равно докажет! Он любит ее! Так любит, что слезы подступают к глазам! Странно и необычно… И Игорь уже больше не мог думать о Кренделе, Наташе, обществе. Ему было абсолютно все равно, кто что скажет и насколько громко рассмеется вслед. Он подошел к Алле сзади, обнял, сковав ее упирающиеся руки своими, потом с силой развернул к себе и закрыл поцелуем что-то пытающийся выкрикнуть рот. Она сопротивлялась, как могла, но он все-таки был мужчиной и победил. И она снова, забыв про все свои злые слова, была ему покорной, страстной и, трудно поверить, что не любящей.

Николай Щербань был потрясен. Пташка-Аллочка превратилась не просто в красивую женщину, как он предполагал, а в ослепительную, блистательную королевну. Он ее даже не сразу узнал. Сначала он не мог и подумать, что такая потрясающая женщина – та самая Аллочка, которая запечатлена на его снимках восемнадцатилетней давности. Но он уже запомнил всех жителей ее подъезда и даже некоторых постоянных гостей этого дома. Это дама была не гостьей, она была Аллой Константиновной Белозеровой. Щербань несколько раз видел ее с двумя разными мужиками. Уже неплохо. А если последить за ней, то, может, где объявятся и остальные любовники. Но это после. Торопиться некуда. Не убегут. Какой дурак от такой бабы побежит?! А что эти двое – любовники, так, что называется, и к бабушке не ходи. Один здоровый такой… с ним надо поосторожней, а то въедет в зубы – не соберешь. А второй – пацан совсем… Может, не любовник? А кто тогда? Не сын же? Алке сейчас должно быть… примерно… тридцать с хвостиком… И с приличным хвостиком… И если парню восемнадцать, то вполне может быть и сыном. А еще может быть братом или племянником? Нет. Вряд ли. Для сына или племянника слишком плотоядно на нее смотрит. Любовник. Как пить дать – любовник! Ну вот! А тот придурочный Машенькин отец, который поджег его фотостудию, называл его фашистом и извращенцем! А какой он извращенец? Да он, может, этой Алке глаза на жизнь открыл! Была цыпленок цыпленком, а теперь кто? Орлица! И до пацанов, видать, большая охотница. Пожалуй, стоит с пацана и начать! Он, Николай, уже совсем дошел в этом Питере. Холодно и вечно мокро. А где взять подходящую на такой гнилой климат одежду? У него ее и в Киеве-то было немного, особенно с тех пор, как с Оксанкой развелся. Он у нее почти ничего своего и не забрал. На помойку снесла, наверно. Этому ее тряпичному заведующему и на нос не налезет, а сынам – не по моде. Эх, жаль курточку одну, с подстежкой! Сейчас здорово пригодилась бы. Насморк у него постоянный, в груди вечно заложено, кашель крючит. Да и есть вечно охота. Последнее время он жил на чердаке дома напротив белозеровского. Во-первых, оттуда, из маленького окошка, хорошо просматривается улица перед ее подъездом, во-вторых, чердак был обжит двумя мужиками, вонючими до безобразия, но не скучными. Он уже как-то к их вони притерпелся, тем более что они иногда угощали его какой-то отвратительной на первый глоток водкой и гниловатой колбасой. Дрянь, конечно, но в его положении выбирать не приходилось. Он обещал мужикам, что расплатится с ними, как только получит кое с кого должок. Мужики были, видать, жизнью здорово траченные и битые, а потому только махали руками и говорили, что хрен с ним, с долгом. Сами они промышляли на Московском вокзале мелким воровством и попрошайничеством. Щербань тоже раз наведался на этот вокзал, но был так бит местным контингентом, что еле ноги унес. Мужики сказали, что нечего было и соваться туда без них, хотя, впрочем, и с ними тоже опасно. Вокзал – место доходное, и чужих там не любят. Николай еще несколько раз разживался мелочью у нищих в подземных переходах и метро тем же макаром, каким разжился первым в Питере чириком, но разве это деньги?

Уже скоро неделя, как Щербань приехал из Киева. Пока то да се, Алки не было, присмотреться надо было, как и что, да еще день болела голова так, что ни встать ни повернуться. Вот вам и неделя. Откусывая от черствого пирожка с капустой, который с барского плеча кинули ему вонючие мужики, Николай приник к полуслепому от грязи окошку. Кажется, Алкин пацан гребет к метро! Повезло! Обычно он приезжает на машине.

Щербань скатился с широкой лестницы старого питерского дома и припустил за пацаном. Он догнал его у самой станции метро «Владимирская».

– Молодой человек, – потянул он его за рукав моднючей черной курточки с какой-то белой птицей на груди. – Можно вас на два слова…

– Чего тебе? – скривился пацан, очень неуважительно обратившись к пятидесятишестилетнему Щербаню на «ты». Николай отнес это к тому, что, должно быть, за неделю несколько провонял от своих мужиков.

– Имею очень интересные для вас фотографии, – Щербань игриво подмигнул парню.

– Да пошел ты, – еще презрительнее скривился Алкин кавалер и повернулся к дверям метро.

Николай резво забежал вперед него и сказал:

– Разве вы не интересуетесь Аллой Константиновной Белозеровой?

Парнишка аж рот открыл от неожиданности, а потом сам же потянул Щербаня к ограде Владимирского собора, довольно чувствительно прижал его к железякам и с угрозой в голосе спросил:

– Ну?!!!

– Сейчас-сейчас, – засуетился Николай и полез во внутренний карман своей слишком тощей для октября куртки, вынул для пробы одну фотографию и протянул ее мальчишке. – Вот… пожалуйста, Алла Константиновна, собственной персоной!

– Это Алла?! – изумился пацан.

– Именно что Алла, примерно восемнадцатилетней давности! В девушках еще! Прошу любить и жаловать! – Щербань решил, что здорово пошутил, позволил себе скупо улыбнуться и все так же игриво добавил: – У меня и другие есть, если вам понравилось!

Парень еще раз оглядел фотографию, а потом несколько непонятным Щербаню тоном спросил:

– Так это, значит, ты?