Парижские сестры - Фиона Валпи

– Это было бы просто прекрасно.

Мирей повернулась, чтобы уйти, но остановилась, когда Виви заговорила снова, положив руку на ткани, которые устилали стол перед ней.

– Мирей? Спасибо тебе.

Во взгляде, которым обменялись девушки, было гораздо больше, чем во всех уже сказанных словах. Это был взгляд понимания, взаимного признания того, что необходимо было оставить недосказанным.

Если бы у Мирей не нашлось достаточно смелости и решимости так яростно крутить педали, когда она стремилась покинуть Булонь-Бийанкур той ночью 1942 года, меня бы не было среди живых. Клэр стала бы одной из многих тысяч людей, погибших в результате бомбардировки, в основном гражданских лиц, подобных Кристиане, живших в бараках, построенных для размещения рабочих недалеко от завода «Рено». Клэр никогда бы не вышла замуж за Лоренса Эрнеста Редмана, и у них никогда не было бы дочери, которую они назвали Фелисити. Следя за этими прекрасными, хрупкими нитями судьбы на протяжении многих лет, я все больше и больше поражаюсь тому, что вообще живу в этом мире.

Иногда жизнь кажется такой мимолетной. Но, может быть, именно из-за этого мы так ей дорожим. Возможно, именно наша глубокая любовь к жизни заставляет нас так бояться потерять ее. Мирей без колебаний отправилась в район бомбежки, чтобы найти Клэр. Вивьен, вне всяких сомнений, отправилась бы за ней, если бы обстоятельства не вынудили ее остаться. И я могу лишь представлять себе упорную решимость, которая поддерживала Мирей, когда она, стиснув зубы, в одиночку вытаскивала Клэр, ошеломленную, истекающую кровью, из отдаленной части города обратно в безопасную квартиру в Сен-Жермене.

Итак, если мы столь сильно цепляемся за жизнь и так ценим ее, насколько глубокими могут оказаться депрессия и отчаяние, способные довести человека до такого состояния, что он полностью утрачивает желание жить? Похоже, моя мама переживала медленный спуск в преисподнюю, пока у нее уже не осталось сил выносить все это, и она прекратила боль несколькими пригоршнями снотворного. Она запила их остатками бренди, который несколько лет простоял на кухонной полке и был куплен моим отцом в гораздо более счастливые времена, чтобы добавлять его в рождественский пудинг.

Когда мне удалось вырваться из рук, удерживавших меня у ворот в тот день, когда синие огни полицейской машины осветили сумерки перед моим домом, я побежала внутрь и увидела на полу лежащую на боку бутылку, там, рядом с диваном, где фельдшер в неподходящей его профессии спортивной куртке склонился над телом моей матери. Когда все больше рук хватало меня, оттаскивая прочь, все, о чем я могла думать, были эти голубые блуждающие огни, танцующие вокруг этой странной массы, творя какое-то непонятное волшебство. Голубое пламя мерцало, как синие маячки полицейской машины, куда кто-то осторожно подсадил меня; там я сидела и ждала, когда мой отец придет и заберет меня. Я знала, что он отвезет меня в дом, в который я не хотела отправляться и где вовсе не хотела жить. Моя мама покинула меня, препоручив в руки судьбы. Внезапно я почувствовала, как эти мерцающие синие огни обжигают, как меня поглощает пламя шока, гнева и боли, пока я не оказываюсь целиком в их власти. Передо мной рядом с открытой дверцей машины присела женщина-полицейский, которая держала меня за руку, пытаясь успокоить. Я наклонилась, и меня вырвало в водосточный желоб, причем я едва не задела ее аккуратно отглаженные брюки и блестящие черные туфли.

Теперь я понимаю, что мне открылся один из парадоксов жизни: если мы любим кого-то и до смерти боимся его потерять, то наша жизнь будет наполнена страхами о потере этого человека, и мы не будем полностью отдаваться моменту и наслаждаться. Как мне кажется, я также не хочу начинать новые отношения, так как боюсь потерять то, что я едва сумела приобрести. Я думаю о Тьерри, о том, как я ощущаю его спокойное, тихое присутствие, и все же отступаю и не позволяю себе влюбиться, потому что боюсь потерять того, кто мне дорог. Хотелось бы мне быть столь же мужественной, как Клэр, Виви и Мирей. Тогда, возможно, я смогу жить и любить от всего сердца.

Чтобы избавиться от этих болезненных мыслей, я отправляюсь в свое обычное убежище в элегантном шестнадцатом arrondissement[30]. В парке, окружающем музей Гальера, деревья еще стоят голые, а похожие на ленточки цветочные клумбы, окружающие фонтан, сейчас окрашены в темно-фиолетовые и темно-зеленые оттенки. Сейчас там проходит выставка Lanvin, одного из старейших домов парижской моды. Я погружаюсь в мир ее основательницы Жанны Ланвен, упиваясь ее прекрасными творениями. Я долго стою перед вечерним платьем темно-синего цвета, которое долгое время являлось визитной карточкой торговой марки Lanvin. На его рукавах – тяжеловесные украшения из серебряной вышивки бисером. Интересно, видела ли Клэр когда-либо подобное платье и могло ли оно послужить источником вдохновения для того платья полночно-синего цвета, которое она когда-то сшила из многочисленных кусочков других одежд? Сейчас межсезонье, и музей почти заброшен, поэтому меня поражает звук раздающихся позади меня шагов по мозаичному полу. Женщина с серебряными волосами в черном жакете стоит немного позади меня, задумчиво глядя на экспозицию.

– Прекрасно, не правда ли? – спрашивает женщина.

Я киваю.

– Все это просто потрясающе, – говорю я, окидывая взмахом руки остальную часть выставки.

– Вы интересуетесь деятельностью Lanvin? – спрашивает она.

Я говорю ей, что моя бабушка работала в другом модельном доме в годы войны, поэтому меня так привлекают образцы той эпохи. Но это платье особенно напоминает мне то, что я слышала о ней.

Она улыбается.

– Рада слышать. Мода продолжает рассказывать истории тех, кто ее создавал, и тех, кто носил созданное ими. Это одна из причин, благодаря которым я хожу сюда. Представьте, как было бы приятно Жанне Ланвен узнать, что через семьдесят лет после ее смерти мы все еще помним ее. Ее проекты по-прежнему живут, вдохновляя на творчество современных дизайнеров. Думаю, это своего рода бессмертие.

Мы несколько секунд молча смотрим на платье, а затем она говорит:

– Что ж, мне надо идти. Хорошего дня вам, мадемуазель.

Ее шаги затихают вдали, и я снова остаюсь в галерее одна. Я наклоняюсь, чтобы прочесть одну из сопроводительных надписей, что выставлены рядом с платьями, и мой взгляд падает на строгий черно-белый рисунок. Это логотип Lanvin, одной линией изображающий две фигуры. Мать и ребенок держатся за руки, как будто они собираются начать танцевать или во что-то поиграть. Одежда струится по их телам, а на их головах – нечто вроде корон.

Весьма характерный рисунок, и, как мне кажется, он мне смутно знаком. Должно быть, это всего лишь мое воображение, но мне кажется, что воздух вокруг внезапно наполняется запахом цветов. И внезапно я вспоминаю, где мне уже доводилось встречать это изображение матери и ребенка. Оно было на черном флаконе духов, стоявшем на туалетном столике моей матери.