Соль - Жан-Батист Дель Амо

– Хорошо поплавал? – спрашивала мать.

Он ложился, ничего не отвечая, и наблюдал искоса за отдыхающим отцом. Грудь Армана вздымалась в ритме его дыхания. Он не замечал чувства вины своего сына от мысли, что, случись отцу утонуть, это было бы осуществлением его детской мечты.

Другим развлечением, которым Арман пытался сблизиться с Жонасом, было мериться силами, борясь врукопашную. Он без труда одерживал верх над мальчишкой, и то, что было забавой, превращалось в противостояние, в котором ни один уже не оценивал силы своих жестов. У Жонаса сохранились в памяти голое тело отца и едва сдерживаемая мощь рук, сжимавших его запястья, чтобы толкнуть в воду или уложить на песок. На коже оставались отметины от его пальцев. Забрать власть над сыном становилось Арману необходимо, и Жонас почти поневоле сопротивлялся, давая выход своей ярости, колотя сжатыми кулаками владычество навалившегося на него отца. Наверно, Арман чувствовал в его отпоре нечто большее, чем игру, но никогда и словом не обмолвился о жестокости Жонаса. Однажды в такой схватке Арман повалил его и придавил всем своим весом. Жонас ощутил спиной жгучий песок и, извиваясь в попытках освободиться от хватки, с размаху ударил Армана кулаком в лицо. Он отчетливо видел, как его фаланги расплющились об угол челюсти, как голова отца мотнулась в сторону. Жонас лежал, прерывисто дыша, сердце сжималось от страха перед наказанием – он чувствовал в себе все тот же ужас ребенка, которым он был, когда отец обращал на него свой гнев. Арман посмотрел на него долгим, изумленным взглядом. Его нижняя губа была разбита, зубы порозовели от крови. Тень от его тела распласталась на песке. Он лишь утер губы тыльной стороной ладони, шумно шмыгнул носом и отвернулся от сына.

Шоссе отделяло пляж от диких дюн. Оттуда до них доносилось пение цикад, смешанное с плеском волн и гвалтом отдыхающих, с запахом оливковых деревьев и зарослей тимьяна. Жонас привлекал взгляды мужчин. Море располагало к похвальбе, поочередно окутывая и открывая чужие тела. Игры обольщения ускользали от внимания других купальщиков. Хватало взгляда, слова, прикосновения, скрытого волной. От близости Армана и Луизы Жонаса переполняло сознание запретного. Другой мир приоткрывался ему из-под того, в котором он жил до сих пор. Мир удовольствий, который запомнится ему ослепительным, безмолвным, населенным грубыми телами, покрытой солью кожей.

– Пойду пройдусь, – сказал он.

Луиза не подняла головы от журнала, который читала. Горло Жонаса сжалось. Прислонившись к деревянной ограде, уходившей в дюны, ждал мужчина. Жонас успел удалиться от нее лишь на несколько шагов. Он видел загорелую кожу, влажные красные плавки, бугор естества под ними. Кивком головы он согласился последовать за ним. Он не знал, как зовут мужчину, сколько ему лет, но он коснулся под водой его широкого волосатого бедра. Арман дремал. Луизе было невдомек одолевшее сына головокружение. Пляж, по преимуществу место детства, изобличал пыл Жонаса. Он пошел к шоссе следом за мужчиной. На выстроившихся в ряд трейлерах и машинах играло солнце, воспламеняя воздух и усиливая запах резины от шин. Они перешли шоссе и углубились в дюны, оставив позади исступление пляжа. Возбуждение заставляло Жонаса сглатывать, сводило живот, лучилось в тестикулах и пояснице. Солнце припекало его лоб и плечи, заставляло синеголовник, бессмертник и букеты песчаного колосняка изливать свой сладкий аромат. У мужчины была широкая спина. Он был, наверно, лет на десять старше Жонаса. Время от времени он оборачивал к нему лицо, его светлые глаза убеждались в его присутствии, и он шел дальше, уходя все глубже в дюны. Жара оглушала Жонаса. Ветер с моря до них не долетал; все застыло в янтаре песчаных холмов, в хоре тысяч крылышек, стрекочущих в соснах. Он не ощущал больше жгучих укусов на каждом шагу, не слышал своего дыхания. Только запах мужчины натягивал нить, по которой он шел. Смола текла золотыми каплями по коре стволов, заключая в себя свет. Рыжие иглы устилали землю, кололи подошвы, щиколотки. Выше ветви расчерчивали опаловое небо, проливая на них огненный дождь.

Дорожка, по которой они шли, была не единственной. Вокруг них уходили в заросли другие тропы. Казалось, их протоптали прохожие, приложив немало упорства. Жонас увидел, как другие люди идут по ним, будто случайно, в том же молчании. Проходя мимо, они изучали их взглядом, порой останавливались в ожидании знака. Они появлялись из-за дерева, из-за дюны и без церемоний выставляли напоказ свое хозяйство. Ибо все, понял он, шли в надежде на соитие, и одно их присутствие исключало всякую двусмысленность: эта природа была обречена их желанию. Местами их игрища оставили углубления в зарослях. На голых ветках красовались вместо листьев розоватые клочки туалетной бумаги, которой вытирали все места. Презервативы плавились на солнце, брошенные в песок и на землю. Жонас ощутил тошноту, но не мог решить, в чем была ее причина. У него была сильнейшая эрекция под красными плавками, и он видел, что член выглядит непропорционально на его тощем теле. Он пытался прикрыть его рукой, и мужчина смотрел на него с усмешкой. Ничто не могло заставить его повернуть назад, и он продолжал идти среди виднеющихся тел. Эти самцы источали едкий пот, запах разврата. Их тени тревожили Жонаса так же, как и кружили ему голову.

Незнакомец наконец остановился. Кожа у него была загорелая и мягкая. Он продолжал равнодушно жевать резинку, как будто их объятие было лишь случайным развлечением. Его слюна отдавала мятой и остывшим табачным дымом.

– Ты красивый, – сказал он. – Мне нравится твое тело.

Его рука простерлась над плоским торсом Жонаса, который дрожал, лежа на песке. Естество натянуло ткань плавок, и мужчина запустил палец под резинку, пробежался по светлой влаге лобка. Жонас видел выпуклые бицепсы, тень, которую отбрасывала на шею едва наметившаяся борода, выступ адамова яблока. Бедром он ощутил ласку густых волос, сбегавших по животу вниз из-под пупка мужчины, потом его эрекцию. Мужчина приподнялся и приблизил к губам Жонаса грудь, кружок в венчике темных волос. Он укусил сосок и почувствовал, как тот твердеет на его языке. Его нос уткнулся в грудину мужчины. Он вдохнул теплую кожу, зажмурился и впустил в себя мужской запах, такой непохожий. Рука, которой он больше не видел, стянула с него плавки и взяла восставшую плоть. Жонас принялся с жаром сосать, прижавшись к расслабленному телу. Ничто не давало повода думать, что Жонас волновал мужчину. Тот был поглощен своим удовольствием, теребя одной рукой его член, а свой сунул в руку Жонасу. Незнакомец нагнулся и взял его в рот. Шершавый язык лизал головку. Рот казался еще горячее, чем купол расплавленного свинца, накрывший их истому. Жонас поднял глаза и увидел над собой чуть дрожащие ветви сосен и, выше, молочное небо. Он угадывал присутствие поблизости других людей, их взгляды на него, но ничто не имело значения, кроме липкой ласки на его древке и тиранически зашкаливающего пульса, рассыпавшего мурашки по всему телу. Он кончил мужчине в рот, и тот замер, сомкнув губы вокруг его головки. Поднявшись, он улыбнулся и запечатлел поцелуй на боку Жонаса. Сперма незнакомца поблескивала на его бедре, на сгибе запястья, и ему было тошно и сладко одновременно. Его переполняла нежность к мужчине, который, небрежно помочившись в кусты, оправлял плавки. Любители подсматривать исчезли за дюнами.