Одна жизнь – два мира - Нина Алексеева

Ни телефонов, ни радио, ни кино здесь не было и в помине. Самым большим событием в жизни этого села были свадьбы. На них гуляла до упаду вся деревня почти целую неделю. Столы накрывались и в доме, и во дворе, и не было человека, который мог бы пройти мимо, не поздравив молодоженов. Браки были прочные, и о разводах не было и речи. Был еще один престольный праздник, который праздновали после сбора урожая, на него съезжались все соседние села, жарили целых барашков, столы стояли во дворе и ломились от яств. Такие события или праздники были очень полезной отдушиной в их тяжелом, напряженном труде. Ведь крестьянский труд очень тяжелый, напряженный круглосуточный труд — не ограниченный часами. Они старались дать скотине больше возможности отдохнуть, чем отдыхали сами. И все это было, я помню, до коллективизации.

Я помню, как дедушка вскакивал несколько раз в такую короткую летнюю ночь, ходил проверять лошадей, подсыпать им корма или просто убедиться, все ли у них в порядке. И еще я помню, как в одну такую ночь он в ужасе увидел пустые места там, где стояли лошади, их ночью после того, как он проверил и лег прикорнуть, увели.

Видя его отчаяние, я тогда поняла, почему так жестоко люди расправляются с конокрадами, когда они попадаются, над ними очень часто творили самосуд и убивали их здесь же, на месте. Конокрады для крестьянина были самые ненавистные и самые презренные воры. Отняв у крестьянина лошадей, их рабочую скотину, они обрекали их на голодную смерть. А потерять лошадей в горячую пору было ужасным, смерти подобным несчастьем.

На смену этим красавицам лошадям у дедушки появились волы, белые-белые, с огромными красивыми рогами — они двигались и делали все медленно и важно. Но осенью вдруг появился человек, который заявил, что волы у него были украдены года два-три тому назад, и на них его тавро, хоть даже и измененное. Дедушка купил этих волов в Мариуполе на ярмарке на Сенной площади — и так ему бедному не повезло!

В это время предприимчивые, энергичные молодые люди создали кооператив на добровольных началах, в него и вошел наш дедушка. Купили трактор «Фордзон». И я помню, как его сняли с поезда, как ликующая толпа ребятишек и взрослых сопровождала этот грохочущий трактор в село, он шел степенно, важно до первого единственного деревянного мостика, переброшенного через балочку, туда он и провалился.

Старым лошадям пришлось вытаскивать это чудо новой техники под грохот и хохот окружавшей его толпы. Но какая была у всех радость, и как все были благодарны, когда этот трактор облегчил полевые работы всего села. Очень скоро после трактора этот кооператив или артель, не помню как они себя называли, купили комбайн, на котором по очереди молотили посевы во всем селе.

Я только помню, что каждый дом в этом селе был полная чаша. Осенью в домах засыпали зерном даже парадные комнаты, т. к. никаких элеваторов поблизости не было, чтобы сохранить такое изобилие. После уборки урожая зерно везли в город, сдавали все, что полагается, в государственные ссыпные пункты, а излишки продавали. В садах деревья ломились от изобилия фруктов. С баштанов везли арбузы, дыни и другие овощи до самой глубокой осени. Народ варил, солил, мариновал, сушил — работа кипела в каждом доме. Готовили и для себя, и для продажи в городе. Какими только вкусными вещами не были завалены чердаки и подвалы домов!

Все люди были веселые, счастливые, днем тяжело работали, а вечером отовсюду доносились веселые голоса и пение. Работали все радостно, с удовольствием. Впереди их ожидала суровая, но уютная и полная достатка зима. Так приятно было видеть эти полные достатка счастливые села. Ни помещиков, ни кулаков-мироедов, какими я представляла их себе, здесь не было и в помине. Прекрасные, здоровые труженики крестьяне жили все в одних и тех же условиях, может быть за небольшим исключением. Те, у кого были большие семьи, такие как у моей подруги Зои, у них и рабочих рук было больше, и жили они, может быть, немного лучше, чем другие, а так в среднем все жили одинаково и очень хорошо.

Бедных в этом селе не было, и кулаков тоже, здесь жили крепкие, любившие свой труд люди, стремившиеся как можно лучше вести свое хозяйство. Помню только одну-единственную бедную семью Сашки «я-сама», как его прозвали все. Это был приемный сын местного адвоката, который работал в городе, а здесь у него был рядом с дедушкиным садом свой собственный, очень красивый, особняк. Он был здесь один из самых состоятельных интересных людей, я даже помню, как и когда он умер от тифа, вскоре за ним скончалась его жена, только успев женить Сашку из боязни, чтобы тот не остался один. Я также помню, как его красивую будущую жену Лизу наряжали на свадьбу в нашем доме. После смерти родителей бездельник Сашка очень быстро стал распродавать имущество отца. Помню, как он продал последнюю корову и купил в городе какую-то замысловатую зажигалку. Мы, дети, были в восторге от этой игрушки, но у него уже родился ребенок, и его сын остался без молока. И моя сердобольная бабушка каждое утро носила им кувшин молока, и даже тогда, когда у нас почти ничего уже не было, она всегда находила что-нибудь, чтобы отнести Лизе и ее детям. В конце концов этот «я-сам» продал дом и переехал в какую-то халупу в конце села. Когда я приехала к бабушке на лето, она послала меня отнести что-то ребятам. Я пришла в ужас, когда увидела этот сарай, в котором лежал Сашка посреди комнаты без мебели, вокруг него копошились уже трое детей, а он, растянувшись на полу, ловким движением кнута сбивал мух с потолка. Его хорошенькая жена Лиза превратилась в худую измученную женщину с тремя ребятишками. Так в этом селе появился «бедняк», бездарно промотавший состояние отца: «Я-сам». За ним так закрепилось это прозвище, что все забыли, как его зовут. Шли годы, и во время коллективизации этот «Я-сам» стал одним из самых почетных членов общества. Сидел он во вновь организованном сельсовете с кнутом, лежавшем перед ним на столе (хотя ни лошадей, ни коров у него не было), и ходил он тоже не расставаясь с ним, изредка отбиваясь от лающих на него собак. И это был здесь единственный бедняк — бездельник.

Я очень любила это место, и уезжая отсюда, всю зиму жила воспоминаниями о приятно провиденных каникулах вместе с Зоей и друзьями среди цветущих садов и полей, и с нетерпением ожидала другого лета. Все они тоже после учебы возвращались из города на каникулы домой. Мой приезд вносил разнообразие в их спокойную жизнь, и я всегда чувствовала, что они ожидают меня так же с радостью, и как только я ступала на перрон, то попадала в их цепкие объятия, и домой мы шли уже веселой гурьбой.

У калитки встречала нас бабушка в черной праздничной одежде и в беленьком платочке, из-под которого непокорно высовывались пряди вьющихся, но уже седеющих волос.

Западная сторона «нашего» дома была обсажена белыми акациями, южная сторона персидской сиренью Розы, ирисы, тюльпаны, а поздней осенью астры окружали дом, но когда расцветала белая акация и ночные фиалки, я задыхалась по ночам у открытого окна от запаха цветов. У ворот стоял тот же злополучный на 4-х камнях «рундучок», тот самый, под каменные ступеньки которого мама бросила оружие в красной тряпке во время обыска.