Апгрейд от Купидона - Ольга Горышина

— Рад тебя видеть, — произнес Сёма, чуть наклонившись вперед, точно и вправду пытался сократить между нами расстояние: то ли стал вдруг близорук, то ли хотел, чтобы я по достоинству оценила его щетину. Или это такая стильная бородка — уже мягкая, неколючая. Но я села, только совсем не для того, чтобы не проверять ее приветственным поцелуем, а потому что посчитала вдруг платье призывно-коротким. Таковым посчитали подол мои руки, которые чуть не потянули его вниз — от нервов. Но я ведь не нервничаю, не нервничаю…

— В реале ты намного лучше…

Чем на фотографиях, да? — кричало мое лицо. Семен усмехнулся: еще не разучился читать на моем высоком лбу мои невысокие мысли.

— Чем на видео. Тебе с макияжем намного лучше. Выглядишь взрослее.

Вот и доставили мне первую оплеуху. Ну да, согласна, повела себя по-детски, раз не озаботилась удалением фотографий до расставания с Русланом.

— Мне почти двадцать пять, — ответила я просто. Просто смотря ему в глаза. Далекие и близкие. А я не ошиблась в нем: рубашка голубая. Не переоделся для меня в белую. Много чести!

— Я помню, когда у тебя день рождения, — все не переходил к деловому разговору Семен.

— Пока не забыла… — я выложила на стол шоколадку и подтолкнула к чужой чашке. — Спасибо за помощь.

Его лицо не изменилось — он не узнал шоколад, не понял, что это знак. Мужчины не помнят таких мелочей.

— Сумасшедшая… — усмехнулся он явно только на факт шоколадной благодарности. — Я не за шоколадку все это делал. Ну зачем ты детский сад тут разводишь? Мало дров наломала? Откуда этот Руслан взялся-то?

— Из интернета, — не стала я лгать. — Ты меня позвал, чтобы обсудить Руслана?

Я не успела договорить ненавистное имя, как Сёма коротко ответил:

— Нас.

Я не ответила ничего.

— Ты хоть теперь понимаешь, что была не права?

Боже, он не от лишних килограммчиком раздулся, а от себялюбия!

— Разве так поступают взрослые женщины?

— Как? Так? — раскрыла я розовые губы, не оставившие еще никакого следа на белой чашке с черным кофе.

— Не делают аборт втихаря и не бегут черти куда черти с кем, не поговорив по-человечески с человеком, которого якобы любили, — почти выплюнул Семен мне в лицо свое личное определение женской взрослости.

Волной его раздражения — или даже злости — меня откинуло на спинку стульчика: тело малость не рассчитало хлипкости современной мебели, но, к счастью, я все же не оказалась на полу кверху ногами. Сёма достаточно повидал и поимел меня в такой позе, а вот я его — только единожды двумя телефонными звонками. Ещё и виноватой оказалась в своём реванше.

— Ну… — мои розовые губки растянулись в умильной ухмылочке. — Взрослые мужики невзрослым дамам обычно на слово не верят. Это наоборот обычно происходит: он врет, она верит в его честность. А если и не совсем верит, то надеется, что он исправится… Не наш случай разве?

Я шипела: в общественном месте о сокровенном в голос не говорят. Если бы у меня был язык змеи, я хотела бы Семену его показать и куснуть побольнее. До смерти все равно не получится: тварь живучая. Даже в моем сердце не сдох окончательно! Ведь почему-то ресницы влажные, а тушь, зараза, такая дорогая, водостойкая… Наверное, у меня из глаз льётся, как по заказу, серная кислота!

— Что ты хочешь этим сказать? — прошипел Сёма мне в тон, не изменив, впрочем, позы.

Для сторонних наблюдателей мы по-прежнему мило беседовали, и застукай нас сейчас бывшие сослуживцы за одним столиком, определенно решили б, что мы встретились, как порой встречаются старые друзья… Поболтать! Да, старые, только не друзья и даже не любовники. Я не чувствовала никакой тяги дотронуться до его плеча, руки и даже… просто ботинка, а легко ж можно как бы невзначай двинуть его туфелькой, но обе подошвы будто приросли к полу — намертво.

Внутри действительно что-то умерло. Прямо вот сейчас. За прошедшие с последнего, искреннего хотя бы с моей стороны, поцелуя месяцы чувства изрядно обветшали — утратили былую остроту. Я ожидала от очной ставки трепета, боли, обиды — всего того спектра чувств, который охватил меня во время телефонного разговора. А сейчас я хотела одного — уйти, даже не хлопнув дверью.

До меня окончательно дошло, что он ничего не поймет — не поймёт боли, которую мне причинил, потому что… Потому что он ее и не причинял. Это я сама мучила себя отношениями с ним. Это я обманывалась. Он вообще тут не при чем. Это я в него влюбилась. Первой. А он просто воспользовался возможностью обзавестись безотказной любовницей. У него не было силы воли отказать себе в удовольствии трахнуть молоденькую девчонку. Как я могу обвинять его в чем-то? Когда сама, черт возьми, не послала на три буквы идиота, облившего меня в аэропорте алкоголем, потому что… Потому что мне захотелось ни к чему не обязывающего секса. Вот, Сёма мне ничем и не обязан. Я сама, я все сделала сама… Своими руками… подписала открытку.

— То, что я не была беременна и никакого аборта не делала. Я просто хотела побыстрее уволиться. Ничего умнее на ум мне в тот момент не пришло. Да, да, именно твоя поздравительная открытка и подала мне эту идею. Ты, кстати, хранишь ее? — спросила я дурацкий вопрос, хотя не нужно было продолжать пустую беседу.

Я развеяла его сомнения по поводу моей невменяемости и его неосторожности с резинкой. Зачем переливать из пустого в порожний, зачем?

Он усмехнулся: тихо, горько, и опустил глаза в такую же нетронутую чашку с кофе.

— Я рад. Я за тебя переживал. Ну… — Сёма на секунду вскинул на меня глаза. Совсем на секунду и снова уткнулся в кривое кофейное зеркало. — Чтобы у тебя потом проблем с этим делом не возникло.

У меня кольнуло под сердцем — чуть-чуть. Кислота на ресницах высохла сама собой. Может, ее и не было вовсе?

— Как сына назвали? У тебя ведь сын, да? В открытке был голубой сверток, — спросила я из вежливости, решив, что это будет самым красивым завершением разговора.

А потом встать и уйти. Красиво. Навсегда.

— Уже зубы, наверное, режутся, — добавила я, так и не получив ответа, хотя Семён теперь смотрел мне в глаза.

Только взгляд его стал тяжелым. Может, это эффект небритости?

— Открытку я выкинул, — сказал он зачем-то. — Лишнее напоминание.

— Обо мне? — вырвалось нечаянно, хотя я не собиралась комментировать, не то что перебивать.

— О нем. Света родила в тридцать семь недель. А умер Сережа за день до предполагаемой даты родов.

Теперь я смогла только выдохнуть. Сначала беззвучно, потом уже со словами соболезнования.

— Поэтому я так долго тебе не звонил, — говорил Сёма тихо и медленно, точно через боль. — А когда очухался, ты уже усвистала в свой Вьетнам. Я не оправдываюсь, нет… Может, это наказание сверху за то, что я тянул… Но… Я тебе не врал.