Принц приливов - Пэт Конрой

— Спасибо вам, Гюнтер, — произнес он. — За очень многое я вам благодарен.

— Жаль, Генри, что Фишеры не могут сказать мне то же самое. Теперь я снова священник.

— Я разыщу вас после войны.

— Буду рад. Буду очень рад встретиться с вами снова.

Мой отец постоял еще немного, затем подхватил мешок и взял мотыгу. Прежде чем уйти, он еще раз обнял священника. Гюнтер Краус посмотрел отцу в глаза и добавил:

— На три недели Бог послал мне сына, который жил в моем доме. Буду скучать по вам, Генри Винго. Буду скучать.

Генри Винго ступил из боковой двери на немецкую землю, озаренную лунным светом. Обернувшись, он помахал стоящему в проеме Гюнтеру Краусу. Тот благословлял его. Потом отец повернулся и, безгрешный и освященный, сделал первый шаг в направлении Швейцарии.

Две недели отец шел по баварским холмам. Навстречу несла свои прозрачные воды река Лex. Отец пытался ориентироваться по звездам и с доступной точностью отмечал пройденный путь на карте, которой его снабдил патер Краус. Над Германией светили те же звезды, что и в небе над Коллетоном. Отца это трогало и удивляло. Достаточно взглянуть на небо — и ты дома. Созвездия были ему как братья или соседи.

Днем отец спал на чердаке какого-нибудь амбара или прямо в лесу. Передвигался он по ночам. Крадучись пробирался мимо крестьянских усадеб. В таких местах его злейшими врагами были собаки. Как-то ночью отцу пришлось убить двоих псов лезвием мотыги, а потом смывать собачью кровь в чистой речке, текущей откуда-то с гор. Постепенно местность, по которой он шел, начала подниматься. Как-то проснувшись после дневного сна, отец увидел впереди Альпы. Как человеку из другой части света отыскать нужную долину и неохраняемый перевал, за которым — свобода? Отец родился на юге, где почти не бывало снега. Он вырос среди низин и ничего не знал о тайнах гор. Отец учился на ходу, стараясь действовать осмотрительно.

Однажды, когда он улегся в сарае, туда вдруг заглянула хозяйка — беременная черноволосая крестьянка, миловидное лицо которой напомнило отцу жену. Немка с воплем выскочила из сарая и побежала звать мужа. Отец бросился к реке через пшеничные и кукурузные поля и целый день просидел в пещере. С того дня он перестал спать в сараях и старался держаться подальше от любых построек. Но голод все равно заставлял его приближаться к жилью. В полной темноте отец доил коров и пил молоко прямо из подойника; он воровал яйца и ел их сырыми; он собирал овощи на полях и в огородах. Отец с нетерпением дожидался, когда стемнеет; солнечный свет его раздражал. Этот поход сделал отца приверженцем ночи. Но когда он достиг гор, идти по ночам стало очень опасно; любой шаг грозил увести не туда.

По чистой случайности отец обнаружил, что мотыга служит ему средством защиты, а также подтверждает его статус. Однажды отца заметил крестьянин, вспахивавший участок на склоне холма. Солнце только взошло. Отец пересекал луг. Крестьянин, находившийся достаточно далеко, поздоровался с отцом, подняв руку. В ответ отец помахал своей мотыгой. После этого случая он стал идти днем, однако по-прежнему выбирал наиболее пустынные места. Однажды отец и вовсе осмелел: мимо него на большой скорости пронеслось несколько открытых грузовиков, в которых сидели сотни четыре солдат. Заметив колонну, отец принялся приветственно махать им мотыгой. Несколько солдат ответили. Мотыга давала отцу право находиться на этой земле — немецкий крестьянин обеспечивал пищей немецкую армию. Обойдя городок Обераммергау, отец незамеченным перешел тщательно охраняемую границу с Австрией.

Попав в область высокогорных лугов, отец впервые за дни путешествия испытал отчаяние. Неделю он забирался выше и выше. Деревни и хутора исчезли. Он продвигался по красивым и в то же время опасным местам, мимо ущелий и отвесных скал. Деревья здесь уже не росли. Отец потерял всякие ориентиры. Карта была бесполезна, расположение звезд также утратило свой смысл. Отец на собственном горбу узнал о вероломстве гор с их несуществующими перевалами и тупиками. Он карабкался на очередную громадину и убеждался, что противоположный склон непригоден для спуска. Тогда он возвращался назад и взбирался на соседнюю вершину. Каждая гора имела свой характер, преподносила ему свои сюрпризы. Отец впервые в жизни увидел снег. Он ел его, ел жуков и червей. На ночь отец укрывался еловыми ветками, боясь замерзнуть насмерть. Замерзнуть в октябре? Для уроженца Южной Каролины это было немыслимо. Уже два дня он находился в Швейцарии, но не знал об этом. Наконец, полуживой от голода и холода, отец решился спуститься в швейцарскую деревушку Клостерс. Он думал, что по-прежнему находится в Австрии. В деревню отец вошел с поднятыми руками, чем немало удивил местных жителей. Те обратились к нему на немецком языке. Вечером отец ужинал в доме мэра Клостерса.

Через три дня моя мать получила от отца телеграмму, из которой узнала, что он жив, здоров и отныне католик.

Отец вернулся в свою эскадрилью и до конца войны совершал боевые вылеты над немецкой территорией. Он бомбил затемненные города, смотрел на огненные вспышки внизу и шептал после каждого взрыва: «Фишер. Фишер. Фишер. Фишер». Когда он нырял вниз, сея огонь и смерть, это слово служило ему боевым кличем. Отец был удивительным летчиком, наделенным почти сверхъестественными способностями.

После войны отец перешел в оккупационные войска и приехал в Диссан, чтобы поблагодарить Гюнтера Крауса и признаться, что в Южной Каролине нет ковбоев. Но в местной церкви его встретил новый пастор, юнец с лошадиным лицом. Священник повел отца на задний двор и показал ему могилу Гюнтера Крауса. Оказалось, что через два месяца после катастрофы отцовского самолета немцы сбили двух английских летчиков; тем удалось благополучно спуститься на парашютах. Прочесывание и обыски окрестностей Диссана велись тщательно. У патера Крауса обнаружили окровавленную форму моего отца, которую он хранил как дорогую память о Генри Винго. Под пытками священник сознался, что прятал у себя американского летчика, а затем помог ему бежать в Швейцарию. Нацисты повесили патера Крауса на колокольне; его тело целую неделю служило назиданием жителям деревни. По завещанию все скромное имущество Гюнтера Крауса отошло какой-то женщине из Гамбурга. Печальная и странная история, по словам молодого пастора. К тому же, рассуждал тот, Гюнтер Краус был не ахти каким священником и в деревне это прекрасно знали.

Мой отец зажег свечку перед статуей Пражского младенца, стоявшей на том месте, где отцовская кровь упала на патера Крауса — его спасителя. Отец молился об упокоении души Гюнтера Крауса и душ семьи Фишеров. Со слезами на глазах он поднялся с колен и влепил юнцу пощечину, потребовав всегда говорить о патере Краусе с уважением. Перепуганный священник выскочил из церкви. Отец взял статую Пражского младенца и тоже ушел. Теперь он был католиком и знал, что католики хранят реликвии своих святых.

Так для отца закончилась война.

Каждый год в наш с Саванной день рождения мать вела меня, сестру и Люка на небольшое запущенное негритянское кладбище, где похоронена Сара Дженкинс. Нам без конца рассказывали историю жизни Сары, и довольно скоро я вызубрил ее наизусть. Также ежегодно в тот день, по велению отца, на могилу Гюнтера Крауса возлагались розы. Две эти героические фигуры были для нас бессмертными мифами наравне с классической мифологией. Уже потом я часто задавался вопросом: не было ли их мужество и самопожертвование, их бескорыстный смертный выбор, повлекший их собственную гибель и выживание клана Винго… частью некоей грубой шутки, суть которой станет известна лишь через много лет?