Вода в озере никогда не бывает сладкой - Джулия Каминито

брату близнецов, чтобы мы взяли их на руки, и прикрикнула:

– Держите их как следует, поняли меня? Прижмите к себе.

Мы с Мариано пошли за ней, низенькие, нерешительные и подавленные, стояли на остановке, но автобуса все не было, мы ждали и ждали, пока мать вышагивала взад-вперед, словно не замечая нас. Ее мысли кружили, как вихрь, хлопали, как простыни на ветру. Наконец подошел нужный, первый, автобус, и мы впятером втиснулись на два сиденья, близнецы ревели, потом замолчали, уставились на нас, снова разревелись, мы с Мариано не осмеливались спросить, что случилось, и все крепче прижимали к себе братьев, рискуя их задушить.

В третьем автобусе было невыносимо жарко, окна не открывались, мы уже больше часа как вышли из дома, мать крикнула водителю:

– Здесь дышать нечем!

Он не остановился, не пошел проверять, на нас осуждающе показывали пальцами одетые по-летнему люди.

Я не хотела бы больше возвращаться в ту больницу, и услышав одно лишь слово «поликлиника», я инстинктивно отворачиваюсь, как будто на месте больницы осталась воронка, след катастрофы. В приемном покое нас заставили ждать в коридоре, я прижимала к себе Майкла, и моя кожа покрывалась потом от соприкосновения с ним; брат не был похож ни на меня, ни на мать, и я вдруг почувствовала зависть, ведь если папа умрет, он еще может вырасти похожим на него. Мариано тоже понял, что это с Массимо случилась беда, и теперь оббивал ногами стену, держа второго близнеца, обузу, бедствие.

– Прекрати уже, – осадила его мать, она разговаривала с медсестрами и врачами, что-то спросила, исчезла за дверью, бросив нас четверых на краю обрыва, откуда мы могли бы сигануть вниз.

Люди бродили по коридорам в халатах и тапочках, кого-то вывозили из лифта на каталке, кто-то сказал:

– Поступил мужчина в крайне тяжелом состоянии, откуда-то упал, по-моему, голодранец какой-то, работал на стройке.

Я уцепилась за это слово, «голодранец», запомнила его и прокручивала в мозгу, как перекатывают языком горькую пилюлю. Голодранец.

Когда Антония вернулась, я заметила следы от пота у нее под мышками и глубокую морщину, пролегшую между бровей, – такой я никогда раньше у нее не видела, – точно колея или ущелье.

Мать обняла нас за плечи, крупные руки ее не дрожали, она не плакала, не стенала, не кричала, не кляла небеса и бога, Антонии не было еще тридцати, а ее мужу – сорока, она сказала только одно:

– Папа не может ходить, а теперь послушайте меня внимательно, хорошо?

Мы с Мариано кивнули, мы еще совсем крохи, у нас нет игрушек и дома, но мы слушаем внимательно.

– Нам нужно быть сильными, очень-очень сильными, – повторяла Антония, она взяла на руки близнецов и села на один из зеленых пластиковых стульев, в окружении других пациентов – тех, кого привезли и кто пришел своими ногами, – и их родственников, она вытащила грудь, сначала одну, потом вторую, и начала кормить близнецов, они посасывали молоко и дезинфицирующее средство, молоко и болезни.

– Ваш отец не работает на стройке, слышите меня? Если будут спрашивать, он не работает, сидит дома, упал с лестницы. Повторите.

Мы молчим, смотрим на материнскую грудь, на огромную рубашку с пятнами пота, на рыжие волосы.

– Повторите, – прошипела Антония тихо, глядя нам прямо в глаза, сначала мне, потом Мариано. – Отец нигде не работает, он упал с лестницы.

– Отец нигде не работает, он упал с лестницы.

Довольная тем, как мы все запомнили и отчеканили, она кивнула и сказала нам сидеть тихо.

– Он мне не отец, – шепнул Мариано мне на ухо, словно пытаясь тем самым отогнать тревогу.

* * *

Медведь говорит:

– Кто первый прыгнет в воду с причала, выиграл.

Но не уточняет, что именно.

Мопеды припаркованы у ведущей к молу лестницы, на площади, с которой я впервые увидела озеро; оно никуда не делось – все та же черная вода, тот же запах мокрых перьев.

Конечно, по-настоящему Медведя зовут иначе, но мы должны обращаться к нему именно так, он старше меня на два года и пока что первый из моих знакомых, у кого есть настоящая татуировка – медвежья голова с раскрытой пастью – прямо на груди, он говорит, что в детстве ему как-то приснилось, что точно такой же зверь пожирает его, начиная с пальцев ног.

Марта опирается локтями на руль мопеда и отрицательно качает головой: нырять она не собирается. У нее прямые волосы и крупная родинка на левом крыле носа; занятия в школе скоро закончатся, и Марта, похоже, получит десять даже по поведению, а такая оценка больше под стать мумиям и античным фрескам.

Я бреду по причалу, черные сланцы шлепают, сама я пыхчу, потому что вспотела, сейчас уже жарко, но лето едва началось, и вода еще не успела нагреться.

Грек стянул футболку, оставшись в плавках-бермудах, он оставляет обувь на сиденье мопеда рядом со шлемом и взбегает по лестнице, заявив:

– Да я уже десять раз отсюда прыгал.

Вранье, я уже уяснила, что бы Грек ни говорил, правды не жди, он врет даже о том, почему его так прозвали, о месте, откуда он родом, о работе отца.

Грек обгоняет меня, кожа у него темная, почти как у мулатов, он ворчит, что пирс прогрелся и бетон жжет ему ноги.

Я оборачиваюсь и смотрю туда, где стоят мопеды, все еще там: Марта, Дафна, Рамона, Ирис, – они даже не думают бежать за мной, бороться за неведомый приз.

Медведь взбирается на перила и окликает меня.

– Что, страшно? – Он говорит со мной так же, как с кем-нибудь из друзей.

– Нет, а тебе?

Стягиваю футболку и джинсовые шорты, и на мне остается только слитный черный купальник, хочу носить его все лето, и он ни капли мне не надоест, буду наслаждаться тем, как лайкра холодит живот после очередного заплыва.

Глаза у Медведя блестящие, покрасневшие, как у моего брата, он небольшого роста, недавно побрился налысо: Марта рассказала, ему делали операцию на мозге, у него постоянно болела голова, и, кажется, в один прекрасный день там внутри что-то взорвалось, как зерна попкорна в микроволновке, как в кино.

Он не отвечает и хохочет, усаживается на перилах, он хочет первым добраться до столбов, с которых можно спрыгнуть, но Грек не отстает, пытается обогнать его. Глядя на то, как он неловко перебрасывает ногу через перила, я начинаю сомневаться, что это правда его одиннадцатый прыжок.

– Осторожно! – кричит Ирис и делает несколько шагов в нашу сторону, мы смотрим друг на друга, не знаю, радоваться или удивляться, эта забота сбивает меня с