Маэстра. Книга 3. Ультима - Л. Хилтон

– Что случилось? Ты какой-то нервный.

– Мне надо вернуться в Рим.

– Я думала, ты на больничном.

– До июля. Но дело не в этом.

– Жена?

– Да.

Я подумывала предложить ему потрахаться. Ну как еще согреться холодной ночью в Эссене? Да и чем еще люди занимаются в командировках – опустошают мини-бар, а потом удаляются в одиночество безликих гостиничных номеров? И тут я наконец призналась себе, что думаю о Ромеро с тех самых пор, как впервые увидела его тем летом на озере Комо. Я до сих пор помнила его обтянутую рубашкой мускулистую грудь. Конечно, это не мешало мне придумывать способы убить его. От него веяло холодом, равнодушием ко всему, кроме следующего необходимого действия. Он быстро считывал людей и ситуации – стрелок в доках, мальчишка в Танжере. А еще я видела его взгляд, когда он застрелил того мужчину в Албании. Эта история никак не шла у меня из головы.

– Ромеро?

– Ну что опять?

– Слушай… а вот когда тебе надо кого-то… ну сам понимаешь. Что ты в этот момент чувствуешь?

– Ты уже спрашивала.

– Да нет, я не про все это эмоциональное дерьмо. Я имею в виду физически. Что ты чувствуешь в теле?

– Зрение, – подумав, ответил он. – Я начинаю видеть по-другому. Слух обостряется. Как будто громкость прибавляют. Не знаю, я об этом раньше особо не думал.

Мне хотелось сказать ему: ты и правда такой же, как я. Я слышала, как ровно бьется твое сердце после того, как ты убил того марокканского парнишку. Хотя, может, в этом и нет ничего особенного. Может быть, нас роднит лишь то, что мы делаем вещи, о которых другие люди только думают.

– А ты? – спросил он.

Я ответила не сразу. Подошла к окну и посмотрела на грязные сугробы внизу, под окнами нашего четвертого этажа.

Читальный зал Пиктона в Ливерпульской библиотеке закрывался в восемь, значит до ближайшей автобусной остановки у нашего дома я добралась часам к девяти. Обычно я ходила в библиотеку каждый день после школы не только потому, что там было тепло и тихо, но еще и из-за огромных колонн на изогнутом фасаде, золотисто-зеленых настольных ламп, стоявших на полированных викторианских столах, тихого шарканья ног библиотекарей, толкавших перед собой тележки с книгами между стеллажами. Зайдя туда, я сразу чувствовала себя другим человеком – серьезным, важным.

Кажется, мне было шестнадцать. Это случилось примерно за год до того, как я навсегда уехала оттуда. «Теско» уже закрылся, бомжи укладывались спать в своих коробках. Обычно я переходила на другую сторону, чтобы не сталкиваться с ними. Иногда из вонючего тряпья вдруг высовывалась чья-то рука или кто-то подходил к тебе сзади, выпрашивая мелочь. Проход между супермаркетом и первым кварталом пролегал вокруг парковки позади магазина, быстрее дойти до паба можно было у мусорных баков. В ту ночь я услышала слабые стоны какой-то женщины и глухой звук удара, как будто что-то упало на контейнер на колесах. Сначала я подумала, что это вонючие бомжи чего-то не поделили друг с другом, но потом узнала визгливый голос собственной матери.

– А ну отдай! Не будь сволочью! Отдай!

Трое парней в толстовках зажали ее между двумя большими металлическими контейнерами. Всего лишь тощие подростки, лет по двенадцать-тринадцать. Решили прижать ее.

У одного из них в руках была ее сумка, и он дразнил мою маму: подносил сумку поближе, она тянулась за ней, но не успевала схватить и падала на колени прямо в грязную лужу. Жалкое зрелище!

– А что нам за это будет, миссис?

Они не пытались ограбить ее, просто решили поиздеваться, но, как только она упала, они вдруг испугались и разозлились, и тот, что повыше, пнул ее ногой в лицо. Она дернулась, ударилась подбородком об угол мусорного бака и скорчилась на земле, закрывая руками лицо.

– Вот тебе! Вот твое барахло! – крикнул один из них и вывалил содержимое сумки на землю. Раздался звон монет и глухой стук – на землю упал ее розовый зонтик.

– А ну отвалите, сосунки!

Услышав мой крик, они дали деру по переулку, только кроссовки сверкали, но я бежала быстро, намного быстрее их. Не сводя глаз с розового нейлонового зонтика, я бросилась через дорогу, на бегу подхватила его, догнала того парня, который бежал последним, и успела вмазать ему по затылку, не дав выбежать на парковку. Потом ударила его по ногам, он упал, его друзья остановились и обернулись.

– А, так это Рэшерс! – крикнул один из них, и они подошли ближе.

Бритые головы под капюшонами, потемневшие осколки последних молочных зубов сверкали в свете уличных фонарей.

– Отвалите, долбаные уроды!

– Или что?

– А вот что! – крикнула я и повалила парня на землю.

Он беспомощно сучил ногами по покрытому скользкой грязью гудрону. Вооружившись зонтиком как дубинкой, я начала бить его по лицу с такой силой, что у зонтика сломалась ручка. Я продолжала лупить его до тех пор, пока серая толстовка не потемнела от крови, потом перевернула парня на спину и со всей силы врезала толстым каблуком школьных туфель ему прямо по яйцам – один раз, другой, еще и еще, пока он не завыл, свернувшись клубком от боли.

– Ах ты, сучка психованная! – кричали они, но подойти не решались.

Я замахнулась на них зонтиком. Одна из спиц сломалась и торчала в сторону. С виду острая, подумала я.

– Тоже захотели? Хотите получить, как ваш дружок? Что, пацаны, зассали? А ну валите отсюда!

Они бросились наутек. Через минуту их уже и след простыл. Я последний раз пнула ногой валявшегося на земле парня и пошла искать маму. Она все еще ползала по земле на карачках, пытаясь собрать рассыпавшиеся из сумки вещи.

– Вставай, – сказала я, глядя на ее окровавленный подбородок и ссадину под глазом.

Похоже, он еще и зуб ей выбил.

– Посмотри на себя! Посмотри, в каком ты виде, сука! – сквозь зубы процедила я, глядя на ее испачканные в собачьем дерьме волосы.

– Прости меня, прости меня, солнышко!

«Солныско», шепелявила она. Отвратительное зрелище!

– Вставай, мам.

Я протянула ей руку, чтобы помочь встать на ноги, но она отшатнулась и снова упала, глядя на меня широко раскрытыми глазами, сверкавшими в свете неоновой вывески «Теско». Широко раскрытые, внезапно протрезвевшие, сверкающие от страха глаза.

– Ничего. Я не чувствую ничего, – наконец ответила я, и мы оба замолчали.

– Ты была права насчет моей жены, – в какой-то момент сказал он таким же тоном, каким говорил ночью в риаде, а не привычным нервно-презрительным голосом.