Наследник для чемпиона - Елена Тодорова

Хорошо, что Полина, похоже, не особо понимает, как именно все должно быть. И судя по тому, с каким изумлением сама достигает пика уже в следующий наш акт, вообще не ждала чего-то конкретного. Она не проявляет активности, просто позволяет мне себя целовать, трахать и трогать. Но, мать вашу, меня рвет на куски от похоти, будто я что-то новое сегодня пробую. Не могу прекратить это безумие. И когда мне кажется, что Полине нужна передышка, вместо того, что позволить ей это, я зацеловываю ее тело и трусь об нее так долго, что несколько раз в процессе этого отдыха Птичка кончает.

Мне очень нравится ощущать ее влажную и нежную плоть без всяких преград. Но перед тем как войти в нее, я всякий раз заставляю себя натянуть презерватив.

Я схожу с ума от ее уникального запаха. От того, как по-особенному она ощущается. От огня в ее глазах. И от всех тех реакций, которые она пробуждает во мне.

Сердце с оттяжкой глухо бахает в груди. Разносит по всему организму кипучую кровь. В висках и других точках контроля выбивает максимум.

Но остановиться я не могу.

Это сумасшествие, подобно какой-то неизведанной болезни, не отпускает нас на протяжении всей ночи. А утром звонит тот самый спонсор и сообщает, что встреча с промоутером назначена.

Птичка

Встречаю его взгляд, и сердце замирает, попутно приостанавливая работу всех остальных органов. Я сильно волновалась четыре года назад, когда мне предстояло впервые лечь с Тимуром в постель. Но то, что происходит сейчас, не идет ни в какое сравнение с теми ощущениями. Эмоции во мне бурлят с такой силой, что попросту становится страшно. Страшно, что я не справлюсь со всем скоплением трескучих, как оголенные провода, чувств. Они такие противоречивые… И такие мощные… Они пугают меня до ужаса.

Ведь я лишь сейчас осознаю, насколько уязвима перед Тихомировым. Как, оказывается, сильна и свежа моя, думалось прежде, подростковая любовь к нему… Нет, не подростковая. Все эти годы она упорно жила и дышала во мне, а сейчас и вовсе разрослась и разнеслась по организму, как смертельная инфекция. Даже несмотря на то, что я ненавижу Тимура за то, что он угрожает забрать у меня Мишу.

Понимаю же, что он расчетливо манипулирует моими страхами. Понимаю, что ничем хорошим лично для меня это не закончится. Понимаю, что в этот раз потеряю еще большую часть себя. Но… Смотрю на Тихомирова, принимаю его требовательный и жадный взгляд и задыхаюсь от чувственного волнения.

Он хочет, чтобы я ему подчинилась. Я же не должна этого хотеть.

Но я хочу.

— Давай поговорим… — пытаюсь отстрочить неизбежное, тогда как он уже раздевается. — Мы должны решить, что делать дальше.

Знаю, что поздно. Раньше надо было… Гораздо раньше.

— Завтра поговорим, — выдыхает Тимур хрипло и откидывает майку. — Завтра все, — заверяет спешно и вместе с тем как будто во хмелю каком-то.

Похоти, догадываюсь я.

Сжимая пальцами ворот халата, едва не душу им себя от волнения. А Тихомиров стягивает шорты с трусами и, оставаясь абсолютно голым, с какой-то одержимой уверенностью надвигается на меня.

Едва руки Тимура сковывают мои плечи, громко и рвано выдыхаю. Ловлю его потемневший взгляд и следующий вдох сделать не могу. Я умру от одного лишь поцелуя… Точно… Сердце совершает странный кульбит, намереваясь сложить с себя полномочия и выйти из моего тела. Точнее, судя по силе толчка, катапультироваться. Нервно сглатывая, пытаюсь вернуть его обратно. Из-за грохота, который выдает этот дезертир, ничего более не слышу, но все равно тараторю.

— Я так подставилась с этой датой… — мне просто необходимо высказаться, иначе обезумею. Подруг, с которыми можно поделиться настолько личными переживаниями, у меня нет, так пусть слушает он. Виновник моей катастрофы. — Я решила, что ты не помнишь, когда именно мы… мы…

— Лучше молчи сейчас, Птичка, — выпаливает практически мне в губы, но отстраняется, чтобы в глаза посмотреть. Убивает он меня этими взглядами. Кожу срывает и запускает в чувствительную плоть паралитические иголки. — Не усугубляй.

— Я не могу… — шепчу горячо, понимая, что близка к истерике. Возможность видеть топят жгучие слезы. Суровое лицо Тихомирова теряет четкость, и я продолжаю. — Ты же видел… У тебя ведь были Мишины документы… Я тогда подумала, что ты просмотрел их и не понял… Не вспомнил…

— Я не смотрел.

— Какой ужас…

— В чем именно?

— Что я не додумалась до этого и сказала тебе Мишину дату рождения в больнице. Надо было…

— Закрой рот, Полина, — жестко останавливает меня Тимур.

И я от неожиданности затыкаюсь.

Он тяжело выдыхает и упирается лбом мне в переносицу. Я прикрываю глаза и взволнованно фильтрую стремительно заканчивающийся кислород. Вместо него все доступное пространство заполняет запах Тихомирова. Агрессивный и доминирующий, он уже знакомым ритуалом переполняет меня изнутри. Паника достигает пика. К внутренней истерике добавляется знакомая дезориентирующая лихорадка. Мне жарко и одновременно холодно. Тело пробивает дрожь, а в онемевших конечностях возникает горячая ломота.

И все это до того, как Тимур притягивает меня к себе, и я ощущаю его возбуждение физически. Он вжимается в мой живот членом, срывая с плеча халат вместе с бретелькой поддетой под низ сорочки, впивается в мой рот поцелуем. Страстно, нетерпеливо и влажно. Жадно всасывает сначала нижнюю губу, а следом верхнюю. Затем лижет между ними языком. Несколько раз кряду, с каждым последующим проникая все дальше в мой рот. Захватывая все больше территории. Наполняя мои жаждущие рецепторы своим одуряющим вкусом. Взрывая тайную зависимость большой дозой безумного удовольствия.

Я трепещу все сильнее и чаще. Давлюсь взорванными переживаниями, когда Тимур стаскивает все-таки верхнюю часть моей одежды и полностью оголяет грудь. Он отрывается, чтобы посмотреть, а я, отчаянно краснея, глухим голосом выдаю:

— Миша может проснуться…

— Я закрыл дверь, — следует незамедлительный ответ.

Ответ, который утверждает его решительное намерение меня сегодня поиметь.

Пока я пытаюсь выдумать новую отсрочку, Тихомиров стягивает мою одежду дальше, и она, в конечно итоге, просто валится на пол. На мне все еще остаются трусы, но, учитывая взгляд, которым Тимур охаживает мою грудь, эта преграда тоже временная.

— Подожди, подожди… — шепчу, не в состоянии придумать ничего более веского.

Упираюсь ладонями в горячую грудь Тихомирова. Под пальцами сокращаются стальные мышцы. Кожу жжет, и я содрогаюсь, представляя, какие реакции возникли бы, позволь я Тимуру припечатать себя к мощному торсу обнаженной и крайне чувствительной сейчас грудью. Она утяжелилась и наполнилась той самой болью удовольствия от одного лишь мужского взгляда.

— Полина, — выдыхает Медведь с тем же напором. Предупреждающе, жестко и вместе с тем с какой-то нуждой. Скользнув ладонью по моей шее, собирает мурашки, ловит прерывистый выдох и зарывается пальцами мне в волосы. Сжимает их у корней и толкается всем телом ко мне. Сначала давление его лица ощущаю, а после, когда мои ладони беспомощно разъезжаются в стороны, натиск твердых мышц обжигает нежную кожу груди и до боли раздражает соски. Меня пронизывает острыми спицами вибрирующего удовольствия, и я содрогаюсь. А когда что-то подобное происходит с Тимуром, и я чувствую дрожь его большого сильного тела, меня рубит повторно. Еще мощнее. Кажется, если бы Медведь не удерживал, выпрыгнула бы из кожи. — Ложись в кровать, — хрипота в его голосе будто физически задевает какие-то нервные окончания, и помимо мурашек все мелкие волоски дыбом встают.