Баллантайн - Уилбур Смит

запустения, витавший над домом с соломенной крышей в роще мимузопсов, казалось, стал еще гуще. Дом выглядел совершенно заброшенным, безмолвным и покинутым. Зуга спешился, перекинул поводья через ветку дерева и нагнулся, чтобы ослабить подпругу. Потом осторожно расстегнул пряжку седельной сумки, сунул кольт за пояс и одернул сюртук.

Когда он подходил к веранде, огромная гривастая бурская гончая поднялась со своего места и вышла ему навстречу. По сравнению с яростным приемом, каким Зугу встретили в прошлый раз, животное казалось подавленным, его хвост и уши поникли. Узнав гостя, пес тихо заскулил.

Зуга поднялся на веранду и кулаком постучал в парадную дверь. Удары эхом разнеслись по дому. Бурская гончая за его спиной вскинула голову и с надеждой взирала на него, но над старым домом снова нависла тишина.

Зуга постучал в дверь еще дважды, а потом подергал за ручку. Дверь была заперта. Он погремел латунным замком и нажал на дверь плечом, но тиковая дверь в прочной раме не поддалась. Молодой человек соскочил с веранды и обошел вокруг дома, щурясь от яркого света, отражавшегося от беленых стен. Окна были закрыты ставнями.

На другой стороне двора стояла старая лачуга для рабов, теперь в ней жил слуга Харкнесса. Зуга громко позвал его, но там никого не оказалось. Пепел в очаге давно остыл. Зуга вернулся к дому и остановился у запертой кухонной двери. Он понимал, что лучше всего будет сесть на лошадь и уехать, но не мог уйти без карты. Карта нужна была ему хотя бы ненадолго, чтобы снять копию.

В углу веранды валялась куча поломанного и ржавого садового инвентаря. Зуга взял ручную косу и осторожно просунул металлический кончик лезвия в щель между дверью и косяком. Замок был старый, и он легко справился с ним и свободной рукой распахнул дверь.

Еще не поздно. На несколько секунд Баллантайн остановился в дверях, потом глубоко вздохнул и тихо вошел в полутемную комнату.

От закрытой двери в парадную залу вела длинная анфилада комнат. В одной из них стояла огромная кровать с пологом на четырех столбах. Занавески были раскрыты, постель разобрана.

Майор торопливо прошел в парадную залу. В ней стоял полумрак. Он остановился, давая глазам привыкнуть, и вдруг услышал тихое жужжание. Комнату наполнял звон множества насекомых. Этот звук тревожил, вселял ужас, по коже у Зуги побежали мурашки.

— Мистер Харкнесс! — хрипло окликнул он, и звон перешел в громкое гудение. Какое-то насекомое село ему на щеку и поползло. С дрожью отвращения он смахнул его и подошел к ближайшему окну. Негнущимися пальцами отомкнул ставни. Окно распахнулось, и в комнату хлынул поток солнечного света.

Томас Харкнесс сидел в кресле с подголовником за заваленным всякой всячиной столом и бесстрастно глядел на Зугу.

По нему ползали мухи, огромные сине-зеленые мухи, отливавшие на солнце металлическим блеском. Они с ликующим гудением роились в глубокой темной ране на груди старика. Белоснежная борода почернела от запекшейся крови, кровь темной лужей засохла на полу.

От ужаса майор надолго застыл на месте, потом с трудом шагнул вперед. Старик перевернул слоновое ружье большого калибра дулом кверху, уперся им в ножку стола и прижал дуло к груди. Его руки до сих пор держали ствол.

— Зачем ты это сделал? — вслух спросил Зуга, понимая, что вопрос звучит по-дурацки. Харкнесс в ответ лишь глядел и глядел на него.

Старик снял с правой ноги сапог и нажал на спусковой крючок пальцем босой ноги. Мощный удар тяжелой свинцовой пули отодвинул стул вместе с сидящим на нем человеком к стене, но руки сжимали ствол мертвой хваткой.

— Напрасно ты это. — Зуга достал сигару и зажег ее восковой спичкой. В комнате стоял запах смерти, он застыл в горле и обложил нёбо. Молодой человек глубоко вдохнул табачный дым.

Не было никаких причин горевать. Он знал старика всего один день и одну ночь. Он вернулся сюда по единственному поводу — достать карту, достать любой ценой. Нелепо, но от горькой боли ноги налились свинцом, а в глазах защипало. Может быть, он оплакивает не самого старика, а ушедшую с ним эпоху? Харкнесс и легенды Африки слились неразделимо. Этот человек сам стал историей.

Баллантайн медленно подошел к сидящему телу и провел рукой по морщинистому лицу, изрытому стихиями и болью. Уставившиеся в пространство черные глаза закрылись.

Так Томас Харкнесс выглядел более благопристойно.

Майор сидел, закинув ногу за угол захламленного стола, медленно курил сигару. Они словно разговаривали без слов, как два старых товарища. Потом он бросил окурок в большую медную плевательницу позади стула и прошел в спальню.

Там он взял на постели одно из одеял и вернулся в комнату.

Зуга разогнал мух — они взвились, сердито жужжа, — и набросил на сидящего одеяло. Накрывая голову, он тихо пробормотал:

— Подберись поближе, старик, и целься в сердце. — Совет, который на прощание дал Харкнесс.

Затем Зуга торопливо подошел к столу и начал рыться в куче холстов и бумаг, его нетерпение постепенно переросло в тревогу, потом в панику — он никак не мог найти карту.

Наконец молодой Баллантайн выпрямился, с трудом переводя дыхание, и яростно посмотрел на накрытое одеялом тело.

— Ты знал, что я приеду за ней, скажешь, нет?

Он подошел к сундуку и поднял крышку. Петли застонали. Кожаный мешок с золотым ожерельем тоже исчез. Зуга перерыл сундук до самого дна, но ничего не нашел. Он принялся тщательно обыскивать комнату, заглядывая во все уголки, куда можно было спрятать карту. Через час Зуга снова уселся на стол.

— Черт бы тебя побрал, старый пройдоха, — тихо сказал майор. Потом медленно обвел комнату взглядом, чтобы убедиться, что ничего не пропустил. Он заметил, что картины, изображавшей охоту на львов, на мольберте нет.

Внезапно до него дошел весь юмор ситуации, нахмуренный лоб разгладился, он горько рассмеялся.

— Ты в последний раз подшутил над Баллантайнами, правда? Ей-Богу, Том Харкнесс, ты всегда поступал по-своему, тебе в этом не откажешь.