Белый танец - Рита Навьер

В груди едко зажгло, как будто разлилась кислота. Больно… И горло запершило. Я отвернулся, сморгнул, закусил до крови губу. Ощущал себя я полным идиотом.

Ну и что теперь делать? Уйти? Скрыться, пока она меня не заметила? А вдруг уже заметила? Издали и не разобрать. Я снова посмотрел в сторону галдящей компании и непроизвольно поморщился. Так глупо, так ничтожно никогда ещё себя не чувствовал. Напридумывал себе того, чего нет – вот и получил по носу.

Хотелось немедленно уйти, но почему-то продолжал стоять и изводиться.

Нет, я же пришёл не для каких-то там амуров. Я пришёл извиниться. Это и сделаю. Холодно, чётко и вежливо. И потом уйду, как будто меня вообще не касается, кто там с ней, что они делают…

Я глубоко вдохнул и двинулся вперёд. Немного не доходя, остановился и окликнул её.

Ракитина обернулась. Обернулся и тот, кто её обнимал. И все слова буквально встали комом у меня в горле.

Теперь, вблизи, я его узнал безошибочно. И только в первый миг опешил – как? Откуда? А потом всё понял с такой леденящей ясностью, что на короткий миг онемел и, кажется, оглох.

В голове всплывали и соединялись в логическую цепочку эпизоды: собрание по душу Ракитиной; шпана, подкараулившая меня у подъезда, с этим кривоносым во главе; тётя Вера, утверждавшая, что не видела тех, кто меня избивал. Как всё просто и понятно. Как всё тупо и пошло.

Она, кажется, что-то говорила, и не только она. А я падал в бездну, летел вниз со стремительной скоростью. Но удар о землю не убил меня и даже не покалечил. А всего лишь отрезвил: я просто забылся, нафантазировал себе чёрт-те что.

Взрыв хохота пробился сквозь вакуум в моей голове. Оторопь наконец отпустила. Они смеялись надо мной.

– … в штаны наложил? – обращался ко мне кривоносый.

– Чеши отсюда, комсомолец, пока ещё раз не наваляли, – крикнул кто-то со скамейки.

– Ну что встал? – это крикнула мне сама Ракитина, – ступай отсюда! А то ещё запачкаешь свои модные ботиночки…

И я ушёл. Под улюлюканье, под хохот.

***

Про тройку отцу кто-то стукнул. Неужели математичка? По идее, не должна – там и тройка-то была ненастоящая.

Отец гневался жутко, орал, угрожал, стыдил, замахивался. Я стоял столбом и думал – поколотит, но, на удивление, пронесло. Впрочем, мне было плевать – ударит или нет. Пусть хоть вообще всю душу выбьет, если она у меня где-то там ещё осталась.

Отец, видать, заметил, что я не в кондиции. Схватил за плечи, тряхнул со всей дури, заглянул в глаза и… отпустил. Просто отпустил и всё. Сказал только:

– Иди к себе.

Потом, правда, матери выговаривал, а я нечаянно подслушал:

– Он не пьёт? Вообще, не пахнет, но взгляд у него совсем пустой. И где его носило до самой ночи?

Позже понял – Надька стукнула. Сам виноват – рассказал ей, когда в пятницу из школы шли. А она из тех, кто обиды не прощает. Может, так оно и надо?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​

Хорошее дело – привычка. Ты делаешь то, что должен, не вдумываясь, начисто отключая эмоции. Простые повторяющиеся действия. Когда ты разбит и изломан, это помогает сохранить видимость, что всё в порядке.

– Тройку сегодня исправишь? – спросил отец за завтраком.

Я молча кивнул, затем пристально и многозначительно посмотрел на Надьку. Она сразу заёрзала на стуле. Пакостить научилась, а скрывать пакости – пока нет.

Отец ещё что-то спросил, но я заслонился газетой. В принципе, я тут даже не хитрил – действительно готовился к политинформации. Кстати, вот ещё и поэтому ненавижу школу по понедельникам.

Правда сегодня в школу мне не хотелось вовсе не из-за политинформации. Я бы её десять раз подряд провёл, лишь бы не видеть Ракитину. Только представлю, что мне придётся с ней встречаться, сидеть в одном помещении, слышать её голос – и внутри всё переворачивается. Горло перехватывает, а в груди нестерпимо жжёт. И кажется, вдобавок снова заболеваю.

Со звонком Ракитина не явилась – уже легче. Но не успел я понадеяться, что она вообще не придёт сегодня в школу, как тут же её принесло.

Она просто опоздала на десять минут, как обычно. Еле собрался с мыслями и с трудом дотянул эту дурацкую политинформацию.

Почему я так на неё реагирую? Почему меня так корежит второй день? Почему не могу просто, по своему желанию, выкинуть её из головы?

И всё же – ну я на это надеюсь – вида особо я не подавал. По-моему, никто и не понял, как мне плохо. И кроме неё никто не догадывается даже, что произошло позавчера.

Оля Архипова шёпотом рассказывала, как прошла дискотека. Раечка тоже двинула коротенькую благодарственную речь за отлично сыгранный спектакль. Меня зачем-то нахваливала, хотя я даже мельком в спектакле не засветился.

Я отвечал, улыбался, но каждой клеткой, каждой порой чувствовал, что сзади, наискосок сидит она. Я думал, что свихнусь от такого напряжения.

Однако чудо – к концу второго урока стало немного полегче, будто я постепенно привыкал. А к пятому и вовсе дышал свободно.

Шестым у нас была алгебра. Математичка вызвала меня к доске. Тройку я, само собой, исправил, аж удивился, почему тогда-то не сообразил – легкотня ведь такая. Видимо, совсем не в себе был. А ещё, пока отвечал, ни разу, даже мельком не посмотрел в сторону Ракитиной. Да и вообще за весь день. Учусь её не замечать и, кажется, успешно. Вот и сгодились навыки "делать нужное лицо".

И с заданием Эльвиры Демьяновны тоже придумал, как разобраться. Решил – поручу Оле Архиповой вести работу с Ракитиной, чтобы вообще не возникало никакого повода с ней разговаривать.

Оля, конечно, поначалу не обрадовалась этому поручению, но, поколебавшись немного, с кислой миной обещала постараться. Тогда я сказал, что она самая надёжная, самая достойная, и только на неё могу положиться, как на себя. В общем-то, даже и не соврал. Архипова ни разу меня не подводила.

Мои слова возымели действие, подобно магическому заклятью. Она воспылала неподдельным энтузиазмом и слёту выдала пару идеек. Я так посмотрел на Олю и подумал – Ракитина с ней не заскучает. Ну и хорошо.