Белый танец - Рита Навьер

Архипова деловито расположилась рядом, достала книжку.

– Может, с домашки начнём? – спросила она. – А потом уже…

– Спасибо, я сама справлюсь, – процедила я, наоборот убирая в сумку тетрадь.

Архипова неожиданно проявила характер – и когда успела перенять командирские замашки? Она поймала меня за руку и строго посмотрела в глаза:

– Ты, Ракитина, не спорь. Позанимаемся сейчас, а там видно будет.

Я поразмыслила и согласилась.

С Архиповой заниматься у меня, конечно, не было никакого желания, в последнее время она, к тому же, стала меня страшно раздражать. Но если так подумать – по английскому оценку исправить надо. Сама я чёрта с два разберусь, а так хоть уроки сделать поможет.

Ну а главное – пришла ведь я уже, сижу тут. Если уйду сейчас, то сразу станет понятно, что приходила не ради занятия, а ради комсорга. Оно, конечно, так и есть, но знать об этом никто не должен. А тем более Архипова.

Вздохнув, я снова достала тетрадку. Она открыла дневник.

– Так-с, что там нам задали… эксесайз сёти фо он пэйдж эйти фри…

Пока Архипова объясняла мне функции герундия, я отчаянно боролась с сонливостью и безнадёжно проигрывала. Ну просто голос у неё монотонный. Она бы даже Катьку мою влёт усыпила.

Архипова заметила, что я клюю носом, обиделась, и занятие наше закончилось.

Мы спустились в гардероб: она – гордо и стремительно шагала впереди, я – пытаясь стряхнуть дрёму, плелась следом и отстала. Пока я бродила среди вешалок и искала своё клетчатое пальто, она уже полностью оделась. И тут в гардероб заглянул Шевцов. В руке держал свою модную дублёнку.

Он скользнул по мне совершенно пустым, равнодушным взглядом, потом увидел Архипову и улыбнулся. И даже глаза его как будто наполнились теплом.

– Не ушла ещё? У нас тоже собрание только что закончилось. Подождёшь?

– Конечно, – ответила Архипова. Голос у неё стал воркующий, а лицо розовое и довольное.

Он её провожал, наверное, до самого дома, не знаю. Во всяком случае, до поворота на Почтамтскую я шла за ними и с тяжёлым сердцем наблюдала, как Архипова семенила, держа его под руку. Потом мы разделились. Я – направо, они – налево. А горкомовский дом вообще в другой стороне.

Потом, уже дома, я, конечно, поплакала. Да что уж – нарыдалась вволю, до хрипоты. Это, наверное, ревность, что ещё?

Самое смешное, он ведь даже ничуть не притворялся: он не сближался с Архиповой намеренно, назло мне. Ничуть не старался вызвать эту самую ревность. Я бы это сразу просекла, такие вещи видно. Тем более с ним – я всегда вижу, когда он настоящий, а когда делает вид. И сейчас он был самим собой и просто жил дальше. Он действительно, без всяких умыслов, сдружился с Архиповой, общался с ней охотно, улыбался искренне.

И меня он действительно больше не замечал...

Наверное, тогда я и поняла, что это у него не просто обида, ну или злость, которая пройдёт, если попросить прощения. Это вообще не обида и не злость. Он просто вычеркнул меня из всех своих списков. Я для него перестала существовать. Меня попросту нет для него – я это осознала внезапно и очень ясно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я не знала, что так бывает: в одночасье силой воли раз – и забыл человека. Словно выключил проигрыватель, когда пластинка надоела. Может, вот таких идейных комсоргов где-нибудь этому учат? Потому что если у него прежде и были какие-то чувства ко мне, то он сумел их отринуть. Заглушить, раздавить… не знаю. То есть это сделала я – заглушила, раздавила, уничтожила. Всё уничтожила…

А что самое-самое плохое: именно теперь, когда ничего не осталось, мне очень сильно, нестерпимо, до спазмов в груди хотелось всё вернуть. Хотелось, чтобы он опять смотрел на меня, чтобы разговаривал со мной. Чтобы мне улыбался, а не Архиповой, и домой провожал меня, а не её. Я думала про него, и у меня болело сердце. Почему я была такая слепая и такая глупая?

Ночью я, заливаясь слезами, безмолвно проклинала себя и просила у него прощения, свято веря в силу мысли, как когда-то в детстве. Вспоминала те несколько моментов, когда мы с ним оказывались наедине, и плакала ещё горше. Потому что иметь и потерять – всегда больнее, чем вообще не иметь никогда.

Апрель, 1982

Мама от Шевцовых ушла. Доработала где-то до середины февраля и отказалась. Говорила, что хотела уйти ещё в декабре, но Галина Ивановна всё никак не отпускала: то Новый год на носу – кто же им будет пир готовить? То после праздников уборки невпроворот, то именины сына… Так я узнала, что у Шевцова день рождения тридцать первого января. Впрочем, об этом я узнала бы и без мамы. Он пригласил к себе почти весь класс. Наши потом, на другой день, с упоением обсуждали, как здорово посидели у комсорга, какой был вкусный гусь, какую музыку слушали...

Меня, разумеется, он не пригласил.

Я и не ждала. Он не здоровается со мной, не разговаривает, не обращает никакого внимания. Если случайно попадаю в поле его зрения, то он смотрит как будто сквозь меня – смотрит, но не видит.

На новогоднем вечере Шевцов танцевал с Архиповой. Правда, не только с ней. Но они теперь дружат. Идеальная пара. Девчонки наши, конечно, ей завидуют, но наперегонки набиваются в подруги.

Я же, наоборот, с ней разругалась вдрызг. Из-за занятий по английскому. Нет, я не против была бы заниматься, даже наоборот, и Архипова, в общем-то, хорошая девчонка, но её снисходительный тон и командирские замашки отбили всякое желание. А после того, как я забыла принести на занятие вокабуляр – толстую тетрадку, куда выписывала английские слова и фразы с переводом и транскрипцией, Архипова так заверещала, будто я её кипятком ошпарила.

В общем, заниматься с ней я наотрез отказалась. Она требовала, даже угрожала комсоргом, Раечкой, директрисой. В общем, я её послала. Могу представить, что она наплела Шевцову, перед ним-то, конечно, она сама кротость и нежность.

На вечере я тоже стеночку не подпирала. Меня приглашал Юрка Сурков, ну и из десятого «Б» один, и даже какой-то паренёк из девятого. Танцевать мне совсем не хотелось, но я надеялась, что Шевцов увидит, ну и… хоть как-то отреагирует. Лучше бы вообще не ходила на этот дурацкий вечер. Только настрадалась лишний раз. Шевцову было плевать. Он меня, кажется, вообще не заметил. И опять – не демонстративно, нет, он в самом деле меня не замечает. Абсолютно.