Король лжи - Джон Харт

Если Хэмбли ожидал реакции, он не был разочарован. Мой гнев исчез, взамен появилось нечто менее благородное, холодное и скользкое, что свернулось внутри меня подобно змее. Это был страх, и, когда он сидел во мне, я чувствовал себя голым.

– Сначала я отказался от встречи с детективом, но она возвратилась с судебным ордером. – Хэмбли наклонился ближе и развел руками; он не улыбался, хотя я почувствовал улыбку. – Я был вынужден подчиниться, – сказал он. – Она была заинтригована. Вы могли бы объяснить ей, почему пятнадцать миллионов долларов не интересуют вас – Он выпрямился и сцепил пальцы в замок. – Теперь моей любезности пришел конец, как и моему терпению. В любое время, когда пожелаете, можете принести свои извинения за осквернение моего воскресного отдыха, и я их приму. – Он указал рукой па дверь. – Хорошего вам дня.

Мой мозг бурлил, но один вопрос я должен был задать.

– Знает ли Миллз, что Эзра вычеркнул Джин из завещания? – поинтересовался я.

– Этот вопрос лучше задать детективу Миллз. Теперь уходите.

– Мне надо знать, Кларенс. – Я протянул к нему руки ладонями вверх. – Пожалуйста.

– Я не буду вмешиваться в ее расследование. Занимайтесь им вместе с ней или пусть она ведет его одна.

– Когда он вычеркнул сестру? Какого числа?

– Мои обязательства перед вами не простираются дальше исполнителя и главного бенефициария завещания, и трастовый документ это подтверждает. Если учесть обстоятельства смерти вашего отца и интерес полиции к данному делу, было бы неблагоразумно продолжать обсуждение этого вопроса. Как только завещание поступит на утверждение, можете связаться со мной в рабочее время, чтобы обсудить любые уместные вопросы. Кроме этого нам не о чем больше говорить.

– Какого числа было составлено завещание? – спросил я. Разумный вопрос, в пределах моих прав.

– Пятнадцатого ноября, – ответил Хэмбли. – Два года назад.

За неделю до исчезновения отца.

Я уехал слишком разозленным, чтобы осталось место еще и для испуга. Но я знал, как это на руку полицейским. Если Джин было известно, что Эзра собирается лишить ее двух миллионов из-за отношений с Алекс, то этого было вполне достаточно для мотива убийства. Так могла видеть ситуацию детектив Миллз. Но знала ли Джин? Когда Эзра вычеркнул ее? Мне уже слышалось, как Миллз задает эти вопросы.

Черт возьми Кларенса Хэмбли и его мелочную мстительность!

Назад – в грузовик. Боун взобрался мне на колени и облизывал мое лицо. Я почесывал ему спину в благодарность за компанию. Я понял, что за последние дни, пока я пропитывался алкоголем, печалью и гневом, мир сдвинулся. Миллз не была ленивой, она преследовала меня. Я стал подозреваемым. В течение последнего дня я понял очень много вещей, и ни одна из них не была приятной. Теперь это. У меня будет пятнадцать миллионов долларов, но только если я откажусь от того немногого, что осталось от меня самого.

Я сидел на подъездной дороге под окнами, и мрачные мысли вызвали у меня горестную улыбку: я думал о завещании Эзры и о его последнем усилии манипулировать мною. Моя жизнь все еще была в беспорядке, но я знал кое-что, чего не знал Эзра, кое-что, что он никогда не мог бы себе представить. Черный юмор двинулся туда, где затаилась змея страха, он пузырился, подобно горячему маслу, и освобождал меня. Я представил себе лицо Эзры.

Я не хотел его денег. Цена была слишком высокой. Эта мысль заставила меня рассмеяться, и смех разбирал меня всю дорогу от дома Хэмбли, выстроенного приблизительно в 1788 году. Я смеялся как идиот. Я завывал от смеха.

К тому времени, когда я добрался домой, истерика закончилась и я чувствовал себя опустошенным. Боль раздирала меня изнутри, как будто я был наполнен стеклом. Я подумал о Максе Крисоне, о его сломанных пальцах и сорванных ногтях и о том, что он все еще не терял силы и чувства юмора, чтобы пожелать незнакомому человеку прекратить быть киской. Это помогло мне.

Я отправил Боуна на задний двор, дав ему корма и воды, и отправился в дом. Записка Барбаре лежала там же, где я ее оставил. Я взял ручку и добавил: «Не удивляйся, обнаружив пса на заднем дворе, он – мой. Если захочешь, он может жить в доме». Но я знал, что этого не произойдет – Барбара не любила собак. Тот другой, тоже рыжий Лабрадор, которого я принес в честь нашей свадьбы, никогда не жил в доме. Он был с нами в течение трех лет. Тогда он ушел от своего постоянного хозяина в невыносимые условия. Я поклялся, что такого никогда больше не случится. Наблюдая за Боуном из окна кухни, я чувствовал лживость и пустоту дома и подумал о своей матери.

Как и мой отец, она выросла в крайне убогой обстановке, но, в отличие от Эзры, была довольна всем. У нее никогда не было желания иметь большой дом, автомобили, престижные вещи. Эзра был алчным, и поскольку он совершенствовал себя, то негодовал на нее за постоянное напоминание о том, кем она была. Эзра ненавидел ее прошлое, стыдился его, и это разделило их постель.

Такова была моя теория относительно того, как два человека, ушедшие от презренной бедности, родившие двух детей, могли закончить свою жизнь совершенно незнакомыми людьми.

Годы сделали мою мать столь же опустошенной, как этот дом, она стала тем колодцем, куда Эзра сбрасывал свой гнев, неудовлетворенность и ненависть. Она принимала это, терпела, пока не превратилась в тень, и все, что у нее оставалось для детей, – жесткое объятие и пожелание вести себя тихо. Она никогда не вставала на нашу защиту, только в ту ночь, когда умерла. То была кратковременная сила, сверкнувшая вспышка воли, которая убила ее, и я позволил этому случиться.

Спор шел об Алекс.

Когда я закрывал глаза, в памяти всплывал рубиново-красный ковер.

Мы стояли наверху лестницы, на широкой площадке. Я посмотрел на часы, чтобы отвести взгляд от Джин и отца. Она пыталась ему противостоять, и все предвещало взрыв. Было четыре минуты десятого, стемнело, и я едва узнавал свою сестру. Она уже не была той истощенной развалиной, которую психиатрическая больница вернула нам назад. Далеко нет.

Мать стояла ошеломленная, зажав рукой рот. Эзра кричал, Джин кричала в ответ, тыкая пальцем ему в грудь. Это не могло закончиться хорошо, и я наблюдал за происходящим, как за аварией поезда-, я видел мою мать, протягивающую руки, как будто она могла остановить поезд своими десятью маленькими пальцами.

И я ничего не делал.

– Этого достаточно! – вопил отец. – Именно так все должно быть.

– Нет, – возразила Джин. – Не теперь. Это моя жизнь! Отец ступил ближе, возвышаясь над ней, Я ожидал, что Джин исчезнет из виду, но она стояла на месте.

– Твоя жизнь перестала быть твоей, когда ты попыталась убить себя, – заявил он. – И тогда она стала моей снова. Ты только что вышла из больницы. Возможно, ты еще не в состоянии правильно думать ни о чем Мы были терпеливы, приветливы, но теперь наступило время, чтобы она ушла.