Салюты на той стороне - Александра Шалашова

но вот когда подошел Солдат, испугался, подумал – силой потащит.

Он взрослый, Солдат, бритый коротко, с совсем гладкой головой – мне так уже в интернате воспиталка сделала, потому что я от осмотра на пе-ди-ку-лез отказался. Нечего, сказал, мою голову смотреть, я и сам знаю. Еще при всех. Тогда медсестра кивнула воспиталке, та принесла машинку, попросила пацанов держать меня за руки. Я бился и плакал, а только она все равно побрила. И весь интернат ржал. А в санатории проверок не устраивают, не бреют. У Ника вон вообще волосы уши закрывают, вот бы ему досталось! Но только тут почти все домашние, и он, и Крот, и Юбка, и…

Интересно, держали ли этого солдата?

Но он ведь взрослый разве взрослых могут держать?

Солдат выше меня.

Солдат выше Ника.

Он похож на Алевтину Петровну, почему никто не скажет?

Я тоже не хочу идти, говорит Солдат.

Молчу, землю разглядываю. Если разглядывать землю, могут и не ударить, так почти никогда не бьют, только кричат. Думал, что и он кричать будет, но не кричит.

– Я, может быть, тоже не хочу идти. Но ты, Рыжик, сам посуди, кто нас спрашивает? Кто нас, бля, спрашивает?

А в интернате за такие слова могли бельевую прищепку к губе прицепить. Пацаны снимали потом, конечно, особенно те, что много матом ругались, – так и вовсе без губ остаться можно. И я боялся снимать, хотя и было такое только один раз, что при воспитателе выругался. Да и то просто слово на букву «с», а это вообще никакой не матюг мне говорили.

А на губе шрам, девочки здесь все спрашивали и жалели.

А Кнопка даже в лоб поцеловала, попросила не говорить никому. Я и не говорил никому, только однажды Кроту, когда с ним еще можно было разговаривать, но он отчего-то расстроился.

– А я вовсе не Рыжик, я Гошик.

– Что?

– Я Гошик.

Все в землю смотрю. Это Кнопка была вначале Рыженькая, а я всегда был Гошик, потому что не хотели называть двоих одинаково. Да я и не настоящий рыжий – у меня нет таких веснушек, как у Кнопки, да и волосы совсем короткие, не успели отрасти как следует после машинки.

– Хорошо, Гошик. Пойдешь со мной, вторым хочешь? Будешь видеть, куда я наступаю, на какие балки, чтобы не свалиться. Хочешь?

– Я не боюсь свалиться.

– Что?

– Я не боюсь!

Тут-то поднимаю голову потому что понял он не будет бить этот солдат он как Ник.

Я понимаю. Но вторым – это важно, да? Не девчонку же ставить?

И я пошел с ним вторым, с Солдатом, чтобы не поставили никакую девчонку, а на самом деле, чтобы не поставили Крота в такое опасное место, потому что я сильно перед ним виноват.

Ник вот кого выбрал:

меня

потом Крота

потом Кнопку

потом Ленке сказал идти, а она не хотела, но все равно потом пошла

потом Блутуса Блютуза то есть так правильно говорить. Я сначала не очень понимал, отчего такое имя, а Крот один раз сказал: потому что чуть только при нем о какой-нибудь песенке заговоришь, так он сразу спрашивает: хочешь, я тебе по «Блютузу» перекину, у меня есть? Так и назвали. Ну потому что много кто мог перекинуть, не только он, никто же не высовывался.

потом еще Пресный

Кто такой Пресный, сразу спросил солдат, покажите его.

Пресный – совсем мелюзга, и я-то с ним не разговариваю. То есть не так не разговариваю, как с Кротом, а Пресный ниже меня даже, такой мелкий. То есть даже не по возрасту.

А Ник сказал, чтобы его взяли непременно.

У него это… он, короче, еду нормальную не может есть. Ему пшено, булки нельзя, манную кашу, даже картошку, кажется, – ничего такого. Ему на край стола раньше буфетчица отдельно ставила, мы все потухали над ним.

Или рыбу пустую, безо всего.

Овощи, ну, кабачки, тыква – терпеть их не могу.

Поэтому Пресный, потом-то его немного жалко было, ну, когда у нас еда вышла, когда мы последние сушки с маком доедали. Он ел, но вечно за живот держался, не мог.

Ник сказал, что…

Це-ли-а… дальше забыл. Это то, из-за чего Пресный не может хлеб есть, поэтому ему скорее в Город нужно, может, даже в больницу. Он до сих пор иногда за живот держится, хотя в магазине ему и овощи взяли. Ник сказал, чтобы мы овощи не ели, потому что иначе не хватит Пресному.

Ну я бы и так положил болт на эти овощи, кому они нужны.

Пусть Пресный жрет.

И сейчас он с нами потащится, потому что больной, потому что жалко. Пусть идет последним, а я с солдатом пойду, вторым.

Только бы Кроту случайно в глаза не посмотреть, когда будем идти, но я не буду оборачиваться, да-да, просто не буду оборачиваться, и не посмотрю, не посмотрю, не посмотрю.

• •

Мост взорвали, взорвали – кто?

Только солдат запретил разговаривать на мосту, если только не что-то важное, ну, ты там заметишь, что другой человек сейчас упадет, что наступил не туда, что нужно привлечь внимание. А так нельзя, вообще нельзя.

И сейчас мы идем так – бежим быстро, на большом расстоянии друг от друга: Солдат, я, Пресный, Крот с Кнопкой, Блютуз, Ленка. Ей и Ник сказал замыкать, а солдат повторил. Она длинная, ей вообще нельзя бы с нами. Но только когда они прощались с Ником, я сразу понял, что на самом деле можно, надо было.

Что-то с ней.

Не знаю.

Ленка подбежала, обхватила Ника руками и закричала:

– Ты сказал, что будет дискотека! Ты обещал. Я телефон специально зарядила, чтобы включать, ты знаешь, у меня есть песни…

– Я знаю.

– Можно найти колонку, подключить, и тогда будет очень громко. Ты обещал.

– Я обещал, но теперь ты должна идти в Город с ребятами.

– Я не хочу идти в город, я хочу, чтобы у нас была дискотека. Вот так, – и Ленка отступает от него на шаг, делает какие-то движения ногами, руками, только настоящего танца так и не получается. Она дергается и ревет.

Он подходит, обнимает ее – при всех, крепко. Никто не смеется, не дразнится, хотя стыдно обниматься, стыдно держаться за руки. Нику не стыдно, и я очень хочу, чтобы и мне потом не было стыдно. Даже из-за этого хочется вернуться и всем показать, что больше не боюсь держаться за руки, танцевать на дискотеке, а еще прошел проклятый э-ну-рез, который заколебал уже.

Потому-то в интернате и было другое прозвище, которое здесь и не сказал, и хорошо. Степашка рассказывал, что и у этого солдата было прозвище, но его тоже нельзя говорить. Кто знает, может… да нет, он большой совсем, с ним наверняка ничего подобного не случалось.

Никто не смеялся, никто. Ник прижал к себе Ленку, а на крыльце сидела Кнопка, ну, просто на бетоне грязном, прижимая к себе Малыша. И она так смотрела на Ленку, что жутко – жуткими такими глазами. Но даже я помню, что были подружками, а потом перестали. Кажется, после смерти Алевтины Петровны обиделись друг на друга. Но я даже немного обрадовался за Ника, что из-за него девки подраться могут. Прикольно, да?

Я бы хотел.

Но чтобы не до крови только а то что это – до крови не люблю когда кровь

(А мы сможем взять с собой Малыша? Ведь ему тоже скоро станет плохо здесь, мы нашли только несколько упаковок собачьего корма, а больше нет. Решили, что будем варить кашу с мясом, кусочками сосисок, но даже Ник не мог толком посчитать, надолго ли хватит.

Нет, мы не можем взять Малыша, сказал Солдат, и тогда-то я его возненавидел.)

А все потому что он может залаять, хотя знаю – он умница, он все, все поймет, если сказать. Кнопка смотрела на Ленку и на Ника, кивала.

– Когда все в Городе окажемся – будет дискотека, хорошо? Для всех, – пообещал Ник, все еще обнимая Ленку за плечи, – позову ко мне домой. У нас четырехкомнатная, родителей упрошу, будем одни. Позову всех,