Кризис среднего возраста - Инна Туголукова

— Какой журнал?

— Значит, так…

Она отшвырнула ногой стул и повернулась к большому зеркалу за шкафом. Оттуда на нее смотрела бледная взъерошенная неудачница, всеми брошенная, никому не нужная, кроме разве что городских сумасшедших, летящих к ней в поисках справедливости, да еще, может быть, Машки…

— Значит, так, — сердито повторила она, глядя в зеркало. — Крашенная перышками шатенка…

— Чем крашенная?

— Перышками. Вроде вашего попугая. Глаза серые, большие. Ресницы, напротив, маленькие. Нос массивный. Зубы желтые, зато свои. Шея короткая, плечи покатые. Грудь есть, а вот задницы, извините, не существует как таковой. Ноги толстые и растут откуда положено. Не от ушей. Которые, кстати, торчком.

— Кто?

— Уши. А вы думали, ноги?

— Да-а, — задумчиво проговорил Потапов, — мимо не пройдешь. Хотелось бы на вас посмотреть.

— Еще бы, — мстительно согласилась Вера.

— Ну а я…

— О, не утруждайтесь! — перебила она. — Я прекрасно вас себе представляю: черная повязка, деревянная нога и наглый попугай на левом плече.

Невероятно, но жизнь потихоньку наладилась — не хуже прежней, просто другая — и понесла свои воды по новому руслу. Невероятным это казалось именно по отношению к ней, к Ане. Чужие разводы представлялись делом обыденным, житейским. Это ее мир рухнул, взорвался, разлетелся на мелкие осколки, выгорел дотла, до полной безжизненной пустоты.

Но из тлена, из остывшего пепла уже пробивались, неудержимо рвались наружу ростки этой новой, другой жизни. И Аня больше не плакала ночью в подушку, не бродила как в воду опущенная («Как обкаканная», — говорила Ба). О нет! С чего бы это? Или она что-то сделала не так? Или сама не хороша? Все так, и сама хороша. А кому не нравится — скатертью дорожка. Как говорится, «если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло». А в данном случае очень даже известно — это ей повезло, Ане. Посчастливилось, подфартило. Чего она, собственно, лишилась уж такого важного, жизненно необходимого? Ровным счетом ничего. Ни-че-го! Как там сказал классик? Жизнь только начинается в тридцать семь лет! И у нее, у Ани, есть все, чтобы сделать эту жизнь счастливой, — дочка, работа и крыша над головой. А еще родные люди, которые не предадут, не бросят, не уйдут с чемоданчиком, потому что где-то им мягче постелят.

Господи! Что ее так мучило, так убивало? Уязвленное самолюбие? Да тьфу на него! Она словно встала после тяжелой болезни, очнулась от тягостного сна. И снова полна радости, полна желаний — в ее жизни наступила пора перемен. Она вновь обрела в себе женщину, желанную, свободную, открытую для новой… любви? Да просто для жизни во всех ее чудесных проявлениях. Мужчины таких не пропускают, чуют, как собака сахарную кость. Не пошлых охотниц, хватающих цепкой лапкой все, что только под руку подвернется. А вот этих счастливиц, живущих в гармонии с собой и с миром.

Один уже клюнул. Вернее, два. А еще вернее — три! Скоро она собьется со счета! Правда, не совсем то, о чем бы мечталось. То есть даже совсем, абсолютно не то! Но ведь это только начало…

Первым был завсегдатай их книжного магазина, известный в далеком прошлом переводчик с французского. Когда-то («В те годы», — говорила Ба) он работал в издательстве «Художественная литература», ездил в загранкомандировки и всячески процветал. Потом запил, лишился всего — работы, семьи, квартиры, каким-то чудом сохранив при этом поразительную чистоплотность, холеную бородку, изысканный гардероб тридцатилетней давности и чувство собственной эфемерной значимости. Но эти дрожащие руки, а главное, лицо — испитое, одутловатое, сохранившее тайные следы былой привлекательности и оттого еще более ужасное, с гнилым, зловонным ртом, бугристым носом и воспаленными тусклыми глазами!

Аня его жалела, прозорливо угадывая трагедию интеллигентного, талантливого человека, безуспешно пытающегося противостоять губительной страсти и сохранить человеческий облик.

Однажды она слышала, как переводчик, непринужденно жестикулируя, беседовал с одной дамой на чистейшем французском, и подивилась контрасту изысканных манер, грассирующего мягкого голоса с его диким обликом. Дама, видимо, была старой знакомой и удивления не выказывала, лишь деликатно отстранялась, овеваемая ядреным перегаром. Аня же испытала настоящий шок, как если бы у нее на глазах вдруг заговорила по-французски лошадь.

А потом он принес ей стихи. Дождался, когда она появится в торговом зале, и протянул помятый листок с отпечатанным на пишущей машинке блеклым текстом. «Анне» — значилось в правом верхнем углу.

Аня вежливо скользнула глазами по строчкам и уже не смогла оторваться.

— Просто здорово, — наконец сказала она. — Это ваш перевод?

— Это мой оригинальный текст, — обиделся он.

— Да вы просто Бодлер, — не смогла она скрыть недоверия. — «Цветы зла» никнут и прорастают печалью.

— Благодарю, — с достоинством поклонился переводчик.

Аня протянула ему листок, но он отрицательно покачал головой:

— Оставьте. Это вам.

— Мне? — удивилась она. — Спасибо…

И подумала, что где-то в давнем, невозвратном прошлом этого человека существовала неведомая женщина, Анна, по которой он так пронзительно тоскует и так отчаянно надеется, ухватившись за ее тонкую руку, снова выбраться на поверхность жизни.

Но разве такое возможно? В принципе? Увы и ах. Это как с бледной поганкой — съел, и закрывайте крышку гроба. Нет противоядия. Дорога в один конец.

Через несколько дней он явился снова, в клетчатых расклешенных брючках — привет из далеких шестидесятых — и темно-синем клубном пиджаке с сорванной у входа в магазин маленькой желтой георгиной в петлице. В облаке дешевого одеколона и свежего убийственного перегара.

— Я хочу, чтобы вы стали моей женщиной, — сказал он бархатным голосом, от которого в давние времена счастливые избранницы, видимо, мгновенно увлажнялись в паху.

Аня остолбенела.

Его синие губы дрогнули в легкой улыбке, долженствующей означать: «Да, детка, ты не ослышалась. Я действительно снизошел до тебя».

— У меня есть муж, — наконец холодно произнесла она единственное, что пришло в голову.

— А при чем здесь ваш муж? — искренне изумился переводчик. — Я же не приглашаю вас в загс!

— Ах, какая жалость! — гневно вспыхнула Аня с чувством острой неловкости, что этот бывший мужчина счел возможным подобный невразумительный альянс между ними. — А я-то, дурочка, губы раскатала — размечталась сделаться вашей женой…

Вторым оказался странствующий городским автобусом хмельной трубадур. Прибитый к ней волной пассажиров, он сначала бурно восхитился ее красотой, а потом тоже начал читать стихи. Пронзительные строки о неразделенной любви нанизывались друг на друга, чаруя и томя душу. Завороженный автобус тихо плыл по вечернему городу, внимая вдохновенному певцу чужих печалей. Очарование разрушил сам декламатор.