Сердце зимы - Роберт Джордан

На вершине холма, которую покинуло большинство двуреченцев, стало гораздо тише. Оставшиеся по-прежнему настороженно поглядывали на гэалданский лагерь, топтались на ветру, но молчали. Сновавшие туда-сюда гай’шайн двигались почти бесшумно. Деревья отчасти заслоняли гэалданский и майенский лагеря, но Перрин видел, что и там, и там грузят подводы. И все же он решил оставить людей на страже. С Арганды станется попытаться усыпить бдительность Перрина. Если от человека так пахнет, он вполне может оказаться... неразумным ребенком, с горечью додумал он.

На холме Перрину делать было нечего, так что он отправился к своей палатке. К палатке, в которой он жил с Фэйли. Эти полмили он даже не шел, а ковылял, порой увязая по колено в снегу. Он поплотнее закутался в плащ, чтобы тот не хлопал на ветру – и чтобы стало теплее. Бесполезно – тепло ему все равно не было.

В двуреченском лагере царила суета сборов. Мужчины и женщины из кайриэнских поместий Добрэйна грузили повозки, все еще стоявшие по кругу, и седлали лошадей. По такому глубокому снегу повозки катились бы не легче, чем по грязи, поэтому колеса сменили на широкие деревянные полозья и подвесили их до времени к бортам телег. Кайриэнцы, закутанные от непогоды и оттого казавшиеся раза в два толще, только посматривали на Перрина, занятые своим делом, но почти каждый двуреченец, завидев его, застывал на месте и смотрел вслед, пока кто-нибудь, ткнув в бок, не возвращал зазевавшегося к предотъездным хлопотам. Перрин был рад, что они ограничиваются только взглядами и не лезут со словами сочувствия. Иначе он того и гляди не выдержал бы и разрыдался.

Впрочем, и здесь ему как будто нечего было делать. Его большую палатку – его и Фэйли – уже сложили и погрузили на повозку, вместе с обстановкой и прочим. Базел Гилл, держа в руках длинный список, расхаживал вдоль повозок. Этот коренастый человек, похожий чем-то на запасливую белку в кормушке с зерном, взял на себя обязанности шамбайяна и теперь занимался хозяйством Фэйли и Перрина. Больше привычный к городу, чем к путешествиям в глуши, он страдал от холода и потому надел не только плащ, но и толстые шерстяные рукавицы, обернул шею толстым шарфом, а на голову натянул треух с опущенными ушами. При виде Перрина Гилл почему-то вздрогнул, что-то пробормотал, мол, надо за повозками присмотреть, и быстро-быстро убежал прочь. Очень странно.

Потом Перрину пришла на ум одна мысль, и он, найдя Даннила, распорядился каждый час сменять людей на холме и обязательно всех накормить горячей едой.

– Сначала позаботься о людях и лошадях, – произнес тонкий, но сильный голос. – Но потом ты должен подумать и о себе. Вот в котелке горячий суп, вот хлеб, и я положила немного копченой ветчины. На полный желудок видок у тебя будет получше, чем у ходячей смерти.

– Спасибо, Лини, – сказал Перрин. Ходячая смерть? О Свет, он чувствовал себя мертвецом, а вовсе не чьей-то смертью. – Я поем чуть попозже.

Главная горничная Фэйли выглядела хилой со своей пергаментной кожей и седыми волосами, уложенными в узел на макушке, но спина ее была прямой, а ясные темные глаза смотрели пронзительно. Однако теперь ее лоб избороздила морщинами тревога, а пальцы слишком сильно и напряженно теребили плащ. Конечно, она волнуется из-за Фэйли, но...

– Майгдин была с нею, – понял Перрин, и ему не нужен был утвердительный кивок Лини. Майгдин повсюду тенью следовала за Фэйли. Фэйли называла ее настоящим кладом. А Лини относилась к ней как к дочери, хотя подобное отношение, кажется, подчас не слишком радовало Майгдин, чего не скажешь о самой Лини. – Я верну их, – пообещал Перрин. – Всех верну, – его голос чуть не сорвался. – Займись делом, – продолжил он грубо и торопливо. – Я поем потом. Мне нужно проверить... проверить... – Не договорив, он зашагал прочь.

Проверять ему было нечего. Он ни о чем не мог думать, кроме Фэйли. И вряд ли понимал, куда идет, пока ноги не вынесли его за круг повозок.

В сотне шагов от коновязей черным каменным клювом торчала из снега невысокая скала. Отсюда он увидит следы, оставленные Илайасом и остальными. Отсюда он увидит, как они возвращаются.

Задолго до того, как Перрин дошел до узкого гребня, нос подсказал ему, что там кто-то есть, и подсказал, кто именно. Тот, похоже, не слышал хрустевшего под ногами Перрина снега, потому что вскочил с корточек, только увидев поднявшегося на скалу юношу. Пальцы Талланвора в латных перчатках тискали длинную рукоять меча, на Перрина он посмотрел неуверенно. Это верзила-то, которому пришлось пережить немало ударов судьбы и который обычно имел вид уверенного в себе человека. Возможно, он ждал упреков – почему его не было там, где напали на Фэйли, хотя она сама отказалась от охраны и вообще от телохранителей. Кроме разве что Байн и Чиад, которые в счет явно не шли. А может, он просто подумал, что его отошлют обратно к повозкам, чтобы Перрин мог побыть один. Перрин сделал над собой усилие, чтобы поменьше походить на... как там выразилась Лини?.. На ходячую смерть? Талланвор был влюблен в Майгдин и, если подозрения Фэйли были верны, в скором времени женился бы на ней. У Талланвора тоже было право находиться здесь и ждать.

Так они и стояли, пока не спустились сумерки, но в заснеженном лесу не видно было никакого движения. Спустилась тьма – и никакого движения, и Масимы не было, но о Масиме Перрин не думал. Миновавшая первую четверть луна белым сиянием заливала снега и, кажется, светила так же ярко, как полная. А потом, пряча луну, набежали рваные облака, и лунные тени стали темнее. С сухим шорохом пошел снег. Снег, который белым саваном скроет все следы. Двое мужчин безмолвно стояли на гряде, на ветру, и вглядывались в снегопад – в ожидании и надежде.

С первого же часа плена Фэйли, бредя через заснеженный лес, боялась замерзнуть. Ветер задувал и стихал, задувал и вновь стихал. На редких деревьях сохранились кое-где листья, по большей части мертвые и побуревшие. Ничем не стесненный ветер кружил по лесу, и хоть порывы его были несильны, они дышали морозом. О Перрине она почти не вспоминала, разве что в надежде, что ему каким-то образом станет известно о тайных делишках Масимы. И о Шайдо, конечно. И пусть даже спасется, чтобы рассказать ему о них, лишь одна эта шлюха Берелейн. Фэйли надеялась, что Берелейн сбежала от засады и все рассказала Перрину. А потом свалилась в какую-нибудь яму и свернула себе шею. Но тревожили Фэйли не мысли о муже, тревожили ее куда более насущные вопросы.

Хотя эту погоду она называла осенней, но и салдэйской осенью люди замерзали насмерть, а из одежды у нее оставались лишь темные шерстяные чулки. Одним чулком ей крепко связали за спиной руки в локтях, а второй чулок петлей стягивал шею. Храбрые слова плохо греют голое тело. Она слишком замерзла, чтоб потеть, но очень скоро заныли ноги – нужно было не отставать от тех, кто захватил ее в плен. Колонна Шайдо, мужчины и Девы в вуалях, когда сугробы начали доходить до колен, немного замедлила продвижение, но едва снега стало по щиколотку, айильцы вновь перешли на равномерный бег и усталости не выказывали. Вряд ли лошади двигались бы быстрее. Дрожавшая на привязи Фэйли выбивалась из сил, с присвистом втягивая воздух сквозь стиснутые – чтоб не стучали – зубы.