Адреса из прошлого - Дей Дерфин

– С приездом, дорогие гости! – весело крикнул отец, бодро спускаясь с крыльца и едва ли не бегом направляясь к ним. – А мы-то думаем, кто это к нам пожаловал?

– Ага, не ждали! – Оливия, забыв обо всем на свете, кинулась в объятия отца. – Здравствуйте, мои дорогие! – Следом она обняла подошедшую мать и тетю Грету. – Как вы здесь без нас?

– Ты бы, Лив, для начала представила нам молодого человека! – с радостным смешком пробасил Фред. – А то мы даже не знаем, как приветствовать друг друга!

– И то верно! – Оливия повернулась к Майклу. – Папа, мама, это Майкл! Мой хороший друг!

– Друг? – Мистер Алонсо склонил голову к плечу, словно решая, может ли Майкл быть хорошим другом? – Что ж, очень приятно! – Отец выбросил вперед свою большую, загорелую до черноты руку и крепко пожал руку Майкла. – Друзья нашей дочери наши друзья! – высокопарно промолвил он.

Майкл поочередно пожал руки Марии и тете Грете, с достоинством выдержав их оценивающе проницательные взгляды.

– Что ж, давайте к столу! – приказал отец. – Вы ведь, наверное, проголодались с дороги?

– Немного! – улыбнулась Оливия, внезапно почувствовав на своих глазах чьи-то прохладные ладони. – Лайон, ты? – засмеялась она, ощутив бережное прикосновение почти забытых рук. – Ты-то здесь откуда?

Лайон почти не изменился, разве что раздался в плечах, да глаза вместо голубого приобрели серый, почти стальной оттенок.

– А ты уж думала, что я совсем забыл своих родных? Да нет же!

Брат прижал ее к своей широкой груди, пожал руку Майклу, и все дружное семейство Алонсо неторопливо направилось к дому.

– К сожалению, я прилетел без семьи… – Лайон развел руки в стороны. – У них не было времени…

– Ты сказал – прилетел? – уточнила Оливия.

Она знала, что от Бейкерсфилда до дома Лайона – пять часов езды на машине. И обычно Лайон в гости к родителям приезжал на автомобиле.

– Ты не поверишь, я недавно получил права на управление самолетом и теперь летаю на своей двухместной «Сессне», экономлю кучу времени. Вот и сейчас, если бы не самолет, времени, чтобы заехать на ферму, у меня бы не было. А так я побуду здесь, а утром полечу по делам фирмы на север. Вечером буду там, а к полудню следующего дня отправлюсь обратно, – взахлеб рассказывал Лайон.

– А это не опасно? – испуганно поинтересовалась мама. – Нынешние самолеты – такие хрупкие с виду.

– О, это точно! Мария знает, что говорит! – поддержал жену Фред. – Раньше на фюзеляже не экономили, всюду стоял качественный металл, шасси, стойки служили годами, а сейчас… – Отец устало махнул рукой. – Не успел взлететь, а уж с хвоста песок сыплется…

– Отец, ты отстал от жизни лет этак на двадцать! – горячо возразил Лайон. – Современные самолеты куда надежнее прежних…

Гости рассаживались за столом, и, пока отец с сыном спорили о достоинствах и недостатках современного авиастроения, Оливия решила показать Майклу их дом.

– Ты не против?

– С удовольствием посмотрю! – заверил ее Майкл. – Мне здесь очень нравится…

Они миновали затененную террасу, поднялись на второй этаж, где находилась комната Оливии.

В коридоре ощутимо пахло деревом и какими-то цветами, может быть засохшими розами. Мать засушивала лепестки роз и раскладывала их по банкам. Они сильно пахли перед дождем, которые в их краях бывали достаточно редко.

Оливия неспешно приоткрыла дверь и застыла на пороге: в комнате все было так же, как и когда-то. Создавалось впечатление, что она уехала вчера, даже штора откинута так, как любила откидывать она – наполовину, чтобы солнце не нагревало комнату.

– Такое ощущение, что я никуда не уезжала! – прошептала Оливия, замирая на пороге.

Ее душили слезы. Она увидела себя маленькой, десятилетней, сидевшей у окна, за которым желтым золотом горела плантация кукурузы, зеленела платановая роща, прятавшая в своей глубине ворох сухих извилистых тропок. Когда-то ей казалось, что этот пейзаж всегда будет стоять перед ее глазами, она не увидит ничего другого, кроме полей, редких рощ, диких тропок. Но все кончилось, прошло, и вот она, уже взрослая женщина, стоит у окна своей детской комнаты, не понимая, куда подевалась та маленькая, живая, любопытная девчушка, мечтавшая днями напролет?

Внезапно она ощутила, как рука Майкла с нежностью легла ей на плечо.

– Майкл! – сказала она, с трудом сдерживая слезы. – Куда все уходит? Скажи – куда?

Она безвольно положила голову ему на грудь, чувствуя, что сейчас разрыдается от ощущения безбрежности времени, его неумолимого хода, в котором люди теряются как крохотные песчинки.

– Ничто никуда не уходит… – тихо прошептал Майкл, целуя ее мокрые щеки и гладя волосы. – Прошлое здесь, оно в тебе… Оно рядом…

Они стояли обнявшись, связанные воедино атмосферой этой комнаты, годами, в течение которых Оливия мечтала о своем счастье, мечтала о том дне, когда она сможет войти в свой дом вместе с любимым, с тем, с кем она будет до конца своих дней, до скончания времен…

– Прости меня, Майкл! – сказала Оливия, вытирая невольные слезы. – Все это так неожиданно, так пронзительно… – Она подошла к окну и отодвинула штору. – Я хотела бы увидеть комнату, в которой прошло твое детство. Она сохранилась?

Когда Оливия повернулась к Майклу, он уже стоял у двери.

– Майкл, я спрашиваю, сохранилась ли твоя детская комната?

Он стоял спиной к ней, и Оливия не видела выражения его лица, но даже по одному тому, как обреченно опустились его плечи, она все поняла.

– Нет, не сохранилась.

Его голос был переполнен такой болью, что она вздрогнула.

– Майкл, что-то случилось? – Она подошла к нему и посмотрела в его лицо. – Ты устал?

Он поднял голову, и Оливия увидела, как в глубине его золотистых глаз тонет иной Майкл Грант – испуганный, нерешительный, слабый. Но это продолжалось всего мгновение. Майкл улыбнулся и с нежностью посмотрел на Оливию.

– Ты слышишь? По-моему, нас зовут?

И в самом деле, зычный голос отца уже долетал до их слуха.

– Оливия! Майкл! Прошу к столу! Все готово!

Они с радостью сбежали вниз по скрипучим деревянным ступенькам. На предпоследней ступеньке Оливия остановилась.

– Послушай, эта ступенька поет по-особому…

Она поднялась наверх и снова сбежала вниз: предпоследняя ступенька, как запавшая клавиша старого рояля, действительно звучала не так, как другие, – певуче и протяжно.

– Каждое утро начиналось с ее пения… – вспоминала Оливия. – Я еще спала, а отец шел меня будить, и эта ступенька сообщала мне – отец идет!

Они вышли на террасу. Стол был накрыт белоснежной скатертью, и на ней стоял любимый родительский сервиз, доставаемый по большим праздникам.