Аспид - Кристина Старк

И я рассмеялась, но смех вышел каким-то невеселым. Гэбриэл слушал меня очень внимательно, не перебивая.

– Что вы скажете, детектив? Что я слишком много вопросов задаю, а религию нужно просто принимать сердцем, а не умом?

– Я думаю, что если вопросы есть – то они возникли неспроста. А сердцу вообще доверять не стоит. Слишком… ненадежный орган. Склонный ошибаться.

– А вы не любите делать ошибки, – закончила я.

– Не люблю.

– Даже маленькие?

– Даже маленькие, – ответил он, изучая мое лицо.

Мы стояли так близко, что я могла бы обвить рукой его шею и мне не пришлось бы даже наклониться. Вино наконец ударило в голову: все стало так просто и легко. Казалось, что ни сделай – все будет правильно и не повлечет никаких последствий. Легкомысленная вседозволенность, слово за слово, шутка за шуткой, медленно уводящие в глубину его глаз…

Он был чертовски привлекателен. Вот так и выглядел бы грех, если бы ему придали человеческое обличье. И его ангельское имя – Гэбриэл – ужасно контрастировало с очертаниями его порочных губ, которых я страшно хотела коснуться своими губами.

– А что, если ошибка будет совсем маленькой? – спросила я тихо, придвигаясь ближе. – Крошечной.

– Она по-прежнему будет ошибкой, – будто бы с сожалением ответил Харт, глядя на мои губы и заправляя прядь волос мне за ухо. – Спокойной ночи, Кристи. Увидимся завтра.

И он стремительно вышел из комнаты, оставив меня наедине с моим бешено колотящимся сердцем, сбитым дыханием и таким чувством, словно я только что поскользнулась и со всей дури шлепнулась на задницу.

Я проснулась от шума города за окном и слепящего солнечного света, рвущегося в комнату из-за шторы. Харта нигде не было. Я позвала его и обошла квартиру – никого. В душевой на стекле кабинки застыли капли воды, на столе стояла выпитая чашка кофе, а крючок, на котором вчера висел плащ Гэбриэла, пустовал. На столе я нашла записку от него:

Дальше был написан его номер телефона и нарисован пожар: домик с торчащими из окошка языками пламени, которые были больше похожи на растущую из окна траву, и орущим человечком с ртом-бубликом, застрявшим в этой траве.

Я улыбнулась. Жаль, что я не встала до того, как он уехал. Наверно, это было бы здорово – позавтракать вместе, обсудить еще что-нибудь этакое, вроде недостатков религии или проблем с семьей, смеяться за чашкой кофе, съесть вместе омлет, может, даже увидеть украдкой, как он выходит из душа: капли на торсе, мокрые волосы, полотенце вокруг бедер. Хотя нет, вряд ли он вышел бы полуголым. Скорей всего, надел бы тот стильный черный халат от Армани, который я заметила в ванной… Господи, даже не знаю, что выглядело бы сексуальней: он с полотенцем вокруг бедер или в халате, под которым ничего нет.

Я вздохнула и сделала себе кофе. Возможно, он просто не хотел, чтобы я липла к нему, как накануне, и именно поэтому ушел рано. Не знаю, что на меня вчера нашло. Он, конечно, очень привлекательный и не раз спасал меня: помогал прийти в себя, когда я напилась в доме родителей, накормил, когда узнал, что у меня нет денег, ограбил со мной квартиру (до сих пор смеюсь, когда вспоминаю) и дал крышу над головой – и у него отпадное чувство юмора, и улыбка, и мне кажется, что с ним я как за каменной стеной. Но разве этого достаточно, чтобы потерять голову?

«Да, – сказал мне мой внутренний психолог, нацепив очки и тыча в меня карандашиком. – Этого вполне достаточно, чтобы потерять голову вместе с мозгами».

Я поговорила с ним, со своим внутренним психологом, и в итоге согласилась.

День прошел быстро. Я распаковала свои вещи, запостила в интернет пару объявлений о частных уроках музыки, приготовила на обед суп, позанималась йогой и снова разогнала у пианино его эфемерную, магическую кровь.

Воспоминания о том, как Харт вчера смотрел на меня, пока я играла, не давали покоя. Меня возбуждала мысль о том, что он наблюдает за мной. Что его глаза следят за движением моих рук, что он видит мою спину (и задницу, так и быть) и то, как я покачиваюсь в такт музыке, одурманенная ею. Мне снова хотелось пить с ним вино, и чтобы он снова сказал, что я нравлюсь ему. Вот чем была занята моя голова весь день. И эти мысли затмили все остальное: ссору с отцом, неопределенность и даже печальную весть об исчезновении Дженнифер. Все отступило перед маленьким теплым чувством в груди, которое возникало каждый раз, когда я думала о Гэбриэле.

Ближе к вечеру я приготовила ужин, накрыла на стол, зажгла свечи. Уложила волосы и надела свое самое красивое платье. Я соскучилась по Харту. Не могла дождаться. Вчерашний вечер был необыкновенным, и мне хотелось повторить его. Горячая еда, вино, забавные разговоры наедине… Раньше в моей жизни не было ничего подобного, и теперь я хотела еще и еще, как голодающий, которого наконец-то пустили на банкет.

Но Харта все не было и не было. Ближе к одиннадцати я не выдержала и позвонила ему. Он долго не брал трубку, а когда ответил, то его голос звучал удивленно.

– Что-то случилось? – спросил он.

– Нет, все в порядке. П-просто мне интересно, б-будете ли вы сегодня дома или… я могу лечь, не дожидаясь вас? – внезапно я начала спотыкаться на словах.

– Ложитесь, Кристи. Увидимся утром.

– То есть вас не будет совсем? – звучало это, конечно, нелепо, как допрос, но мне нужно было знать.

– Я вернусь после полуночи.

Я прислушалась. Фоновый шум состоял из гула голосов, приглушенной музыки и постукивания металла о фарфор. Он был в ресторане.

– Вы с кем-то? – спросила я, чувствуя себя почему-то ревнивой женушкой. Ужасное амплуа.

– Да, с коллегой, – ответил он.

И тут я услышала голос детектива Эммы, который ни с чем не смогла бы спутать: низкий и сексуальный. Он ужинал с ней.

Я почувствовала, что теряю голос и телефон становится в руке таким тяжелым, что невозможно держать.

– Что ж, здорово, – прошептала я. – До завтра.

– Все точно хорошо? – спросил он.

– Да, абсолютно, не волнуйтесь, – соврала я и нажала отбой.

Лазанья почти остыла. Я убрала ее в холодильник. Задула свечи и вытащила шпильки из волос. Одиночество, крепкое и горькое, как абсент, хлынуло в душу. Я села за пианино. Оно уже ждало меня. Я опустила пальцы на клавиши и взяла первый аккорд – громкий и фальшивый. Диссонанс взлетел в воздух больной птицей и закружился под потолком в агонии. Ударила по клавишам снова и снова, превращая свое разочарование в музыку – тягучую и злую. Играла пять минут. Играла десять. Двадцать. Потом уронила руки в полном бессилии.