Я ем тишину ложками - Майкл Финкель

Тензин Палмо, урожденная Диана Перри, из Лондона стала второй западной женщиной, принявшей обет буддийской монахини в Тибете. Долгие ретриты до сих пор приняты в буддизме, и далай-лама писал, что уединение «есть высшая форма духовной практики». Палмо чувствовала сильную потребность в уединении и в 1976-м, в тридцать три года, отправилась жить в пещеру в Гималаях. Она ела раз в день – пищу ей приносили – и переживала суровые высокогорные зимы, проводя большую часть времени в медитации. Однажды семидневная снежная буря замела вход в ее пещеру, и монахиня чуть не умерла от удушья.

Палмо жила так двенадцать лет. Она никогда не ложилась – спала сидя, на маленькой платформе для медитаций. Ее одиночество, как она говорила, «было самой легкой вещью в мире». Ни разу она не пожалела о нем и не захотела оказаться где-то еще. Она превозмогала страх смерти и чувствовала себя освобожденной. «Чем больше ты понимаешь, тем больше ты понимаешь, что нечего понимать, – сказала монахиня. – Установка на то, что мы должны к чему-то прийти и чего-то достичь, – наше главное заблуждение».

Британский натуралист Ричард Джефферис провел большую часть свой недолгой жизни – он умер в тридцать восемь лет от туберкулеза, – бродя в одиночестве в лесах южной Англии. Некоторые из его идей, казалось, отражали мысли Найта будто зеркало. В своей биографии «История моего сердца» Джефферис написал, что жизнь, которую общество считает нормальной, полная тяжелого труда и беспросветной рутины, ничего не давала ему, только «строила стены вокруг ума». Мы впустую тратим жизнь, говорил Джефферис, бегая по кругу, мы все прикованы, будто лошади, к железному колышку на лугу. Самый богатый человек тот, кто меньше всего занят. «Ничегонеделание, – писал он, – великое и благое дело».

Для Джеффериса, как и для Найта, желание быть одному оказалось непреодолимым. «Мой ум требует жить своей собственной жизнью, отдельной от жизней других», – писал он. В уединении он мог «подняться выше Бога, пойти дальше самого преданного молящегося». Не было для него ничего более великого, чем «быть один на один с солнцем, с непокрытой головой, с воздухом и землей, со всеми силами Вселенной».

Но это – хождение по лезвию бритвы. Для тех кто не выбирал одиночество добровольно, для заключенных и пленников, потеря личности, созданной обществом и для общества, может быть пугающей, ведущей к сумасшествию. Некоторые психологи называют это «онтологической незащищенностью», когда ослабевает чувство собственного «я». Эдвард Абби в «Одиночестве в пустыне», где он описывает год из жизни рейнджера в национальном парке, говорит, что, оставаясь наедине с собой долгое время, «человек рискует потерять все, что в нем только есть человеческого». Те, кто этого боится, почувствуют лишь одиночество, боль социальной изоляции, а не настоящее уединение, которое, порой, может быть бодрящим и беспокойным.

«Мне никогда не было одиноко», – говорил Найт. Он был настроен наблюдать присутствие себя, а не отсутствие других. Осознанная мысль иногда просто замещалась спокойным внутренним гулом. «Когда однажды вы почувствуете вкус уединения, вы не будете цепляться за это определение – быть в одиночестве. Да, тот, кто полюбил уединение, один – но он не одинок. Понятно ли я говорю? Или опять вышел какой-то дзенский коан?»

Зоран Йосипович, когнитивный нейроисследователь в университете Нью-Йорка, поместил двадцать буддийских монахов и монахинь в машину, преобразующую магнитные волны в изображения. Оказалось, в то время как наш мозг переживает молчание по собственному выбору человека, он не засыпает и даже не замедляется. Он остается активным. Меняется лишь то, каким образом он функционирует.

Речь и слух, как известно, расположены в коре головного мозга – складчатом сером веществе, покрывающем первые несколько миллиметров внешней части мозга словно упаковочная бумага. Когда мы молчим, кора мозга, как правило, отдыхает. Тем временем активизируются более глубокие и древние мозговые структуры – это подкорочные зоны. Люди, чья жизнь проходит в постоянной занятости и шуме, редко получают доступ к этим зонам. Молчание – это не отсутствие звуков. Это совсем другой мир, в буквальном смысле включающий более глубокий уровень мышления, отправляющий в путешествие к источнику своего «я».

Говоря о своих внутренних путешествиях, Найт, казалось, пребывал в их созерцании. Мне хотелось, невзирая на его явную нелюбовь к «мудрым высказываниям», подробно расспросить его о том, какие знания открылись ему в одиночестве. Люди тысячелетиями приходили к отшельникам с этой просьбой, желая поговорить с тем, чья жизнь так сильно отличалась от их собственной. Джеймс Джойс писал в «Портрете художника в юности», что лишь уединение может «проникнуть в дикое сердце жизни».

Ответы отшельников часто были уклончивыми. Тензин Палмо говорила: «Ну, это было нескучно». Ральф Уолдо Эмерсон писал: «Тот, кто много размышляет, мало говорит». В «Дао дэ цзин» сказано: «Знающий не говорит, говорящий не знает». В книге Дугласа Адамса «Путеводитель для путешествующих автостопом по галактике» ответ на «Главный вопрос жизни, вселенной и всего такого» был получен в результате семи с половиной миллионов лет непрерывных вычислений на специально созданном компьютере – Думателе. По прошествии этого времени компьютер выдал ответ – «42».

Теперь, похоже, пришла моя очередь. Открылось ли Найту в лесу что-то жизненно важное? Я спрашивал его абсолютно серьезно. Истина, которая могла бы хоть немного прояснить кажущуюся хаотичность и бессмысленность всего происходящего в жизни, всегда волновала меня. Найт ведь делал практически то же, что и Торо. Тот, находясь в Уолдене, свел свой быт к самым простым вещам, чтобы «жить глубоко, высасывая из жизни весь костный мозг».

Может быть, Найт тоже что-то скажет о костном мозге? Он сидел тихо, то ли в задумчивости, то ли просто не желая говорить – по нему трудно было сказать. Все выглядело так, словно великий мудрец сейчас раскроет мне смысл жизни.

«Жизненно важен хороший сон», – сказал он.

После чего его лицо приняло такое выражение, что стало ясно – больше он ничего не скажет. Вот, что ему открылось. О’кей, принято…

Неважно, чувствовал Найт бег времени или нет – он был подвержен его законам. Крис старел. Его навыки выживания совершенствовались, умения оттачивались, но тело постепенно теряло былую форму. Раньше он мог нести два пропановых баллона на спине. Сейчас – только один.

Предметом постоянного беспокойства для него было зрение. Оно у него с детства было плохое, и Найт очень переживал за свои очки. «Я знал, что, если разобью их, это будет конец, поэтому все мои движения со временем стали крайне осторожны».

Но даже в очках глаза постепенно отказывались фокусироваться на чем-то, что находилось дальше вытянутой руки. Лес становился для него все более размытым. Каждый раз, находя пару очков во время очередного взлома, он примерял их, но они ни разу ему не подошли. Он все больше полагался на слух, и к тому моменту, когда зрение стало подводить, это не имело уже большого значения. Он был на своей домашней территории. «Вам нужны очки, чтобы передвигаться по дому? Нет. Вот и я обходился без них».