28 сантиметров счастья - Анна Шварц

— Что?…

— Лежи теперь и теки, — с усмешкой произносит он, и падает рядом, снова подкладывая руку за голову, — раз тебе нельзя. Было б можно — тоже не тронул бы. Пока ртом прощение не выпросишь за свои выкрутасы.

Он закрывает глаза, и оставляет меня в том самом персональном аду, который обещал. Хотя, я думала, что он будет издеваться надо мной физически и морально, но теперь… не знаю даже, что хуже.

Я еще долго лежу, потрясенно глядя за окно, пока там, где он прикасался, горит кожа, а между ног все сводит, доводя меня до полного сумасшествия.

Меня выключает, когда первые лучи солнца начинают прокрадываться в комнату. Тогда я забываю, что за моей спиной спит монстр из кошмаров. Тело просто решает перезагрузиться от усталости.

Просыпаюсь я первой, от того, что мне ужасно жарко и нечем дышать. Спросонья пытаюсь перевернуться, но стоит мне пошевелиться, как будто стальные тиски сжимают меня, расплющивая все внутренние органы. Я пораженно выдыхаю, и открываю глаза.

Я умудрилась уснуть с этим животным. И он сейчас меня обнимает. Точнее, держит, как хищник жертву, чтобы не смогла сбежать. Влажная от пота кожа спины липнет к его коже, а в мою поясницу упирается твердый бугор. И это самое жуткое ощущение, которое я испытывала за последнее время.

— Боже, — вырывается у меня, и я пытаюсь сбросить с себя руку. Бесполезно. Она будто тонну весит, — Рустам, отпусти меня!

Дыхание за спиной меняется. Я чувствую, как эта зверюга просыпается: как после сна напрягает, разминая, мышцы. Они наливаются силой и скручиваются в стальные узлы. Ладонь скользит по моему животу, и я наблюдаю растерянно за ней, удивляясь, насколько же огромный между нами контраст. Садаев будто год загорал где-нибудь в Испании, и на его фоне я смотрюсь, как альбинос.

— Твою мать, — рычит внезапно Рустам, отпуская меня и переворачиваясь, судя по шороху, — вали из моей постели, принцесска. Пока не поздно.

Мне не нужно повторять приказ — я скатываюсь с кровати на пол и подбираю полотенце, прикрываясь им.

— Вызвать тебе проститутку? — предлагаю я, глядя, как оттопыриваются его штаны в районе пояса. Я с каждым разом все меньше и меньше верю, что мы переспали месяц назад. Это просто невероятно. Он не мог это в меня запихнуть.

Садаев открывает глаза. После сна они у него пронзительно холодного, черного цвета.

— Умнее не придумала что ляпнуть? Приготовь что-нибудь пожрать лучше. Должна быть с тебя хоть какая-то польза.

«Ты охренел» — мелькает в голове возмущенное. Возмущение темной волной восстает и в душе, но я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не закричать на это озабоченное животное, которое сейчас видит во мне бесполезное существо, пригодное только для того, чтобы стать кухаркой.

— Я плохо готовлю. Прости.

— Тогда закажи еду.

Я завязываю полотенце в узел на груди, чтобы оно держалось, и встаю с пола.

— Просто ты пытаешься от меня избавиться, — констатирую я, — чтобы передернуть без свидетелей.

— Ты не поняла? Я сейчас тобой передерну, принцесска. Всеми отверстиями, если не свалишь, — произносит Садаев, поднимаясь, а я в мгновение выметаюсь за дверь.

Скотина тестостероновая.

По дороге я захожу в ванную и достаю из сушилки свои вещи. Одеваюсь я, с грустью глядя на водолазку, которая смотрится на мне слишком глупо, потому что слишком уж огромная. Потом вытаскиваю из стопочки возле стиральной машины белую футболку и переодеваюсь в нее. Она тоже огромная, но хотя бы смотрится приличнее. Как модный нынче «оверсайз».

Кормить Рустама мне не хочется. Я бы с удовольствием подсыпала бы ему толченое стекло или цианистый калий в омлет. Но цианистого калия на кухне у него нет — в этом я уже убедилась, а стекло боюсь, он сразу заметит и заставит уже меня сожрать свой завтрак.

И что я могу ему приготовить? Опять омлет? Яичницу? Вареные яйца? Я не буду стараться сытно, разнообразно и вкусно накормить этого садиста, но стоит мне открыть холодильник, а потом и лоток для яиц, как я печально констатирую, что омлет отменяется — яйца закончились. Придется немного напрячься.

Черт с тобой, животное. Будешь жрать оладушки.

Пока я готовлю, мысли то и дело возвращаются к брату. Утро вечера мудренее — правду говорят. Теперь понимаю, почему — сегодняшним солнечным утром с моего разума спадает пелена тревоги и паники. Я замечаю вещи, которым раньше не придавала значения.

Мир ведь знал, что отец убил брата Садаева. Наш папочка раньше не сильно любил трепаться о работе, думаю, и сейчас он не особо изменяет своим привычкам. Значит, он начал уже посвящать единственного наследника в свои темные делишки. Насколько уже втянулся тогда мой брат? Смогу ли я вообще выпросить у Рустама помилование для него? Если он узнает, что Мирослав каким-то образом принимал участие в ликвидации его брата — то это исключено. Мне кажется, что он и меня не пощадит. Может только детей отберет, когда рожу, а потом пустит на корм рыбам.

— Это что? — раздается за спиной голос Садаева, и я, вздрогнув, роняю сковородку на стол. Подкрался, как черт, — ты, чудовище… я же сказал заказать еду?

— Я не знаю, где заказывать, — сквозь зубы шиплю я, засовывая обожженный палец в рот.

— Дочка нефтяного магната не знает, где заказать пожрать? — Рустам обходит меня и берет один из оладушков, откусывая его сразу наполовину. Блин, даже тесто он рвет зубами, как зверюга, — и готовишь больно хорошо для мажорки. Но я такое не жру.

— На правильном питании? — фыркаю я, разворачиваясь. Рустам, бросив в мою сторону взгляд, игнорирует вопрос. Он открывает холодильник, а я смотрю, как бугрятся мышцы на его спине и руках. Да, такой рельеф вряд ли с оладушек нарастить можно.

Садаев открывает минералку и пьет. Потом берет вибрирующий телефон и зажав его между плечом и ухом, отвечает на вызов.

— Можешь зайти, — бросает он коротко и возвращает бутылку в холодильник, закрыв его. Потом произносит уже мне, — вали к выходу. Проверим сейчас, насколько ты у нас лгунья.

Я вспоминаю про тест и мерзкие мурашки бегут по рукам. Медленно плетусь к входной двери, и на повороте едва не сталкиваюсь с маньяком. Дъявол. Я вздрагиваю, замерев. Узнав этот насмешливый и жуткий изгиб губ. Поднимаю взгляд и вижу на его голове следы, оставшиеся со дня моего побега — фиолетовые синяки под глазами, переползающие в синяк на скуле и на виске. Похоже, Гоша организовал ему сотрясение.

— Цыпа, — произносит он, — ни хрена не рад тебя видеть, если честно. Твоя радостная улыбочка до сих пор стоит перед моими глазами. Запомнил, прежде чем вырубиться.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍