Право умирать первыми. Лейтенант 9-й танковой дивизии вермахта о войне на Восточном фронте. 1939–1942 - Август фон Кагенек

Там я узнал по радио о печальном финале нашей 6-й армии в руинах Сталинграда. У меня было много времени для размышлений. Узкий мирок фронтовика внезапно расширился и охватил весь мир. Мир, который сильно изменился с того момента, как я в праздничном настроении отправился завоевывать Россию. Было очевидно, что Германия уже не сможет выиграть войну. Оставалось лишь узнать, как долго еще будет продолжаться этот кошмар и каким образом народ свергнет режим. В Спортпаласте Геббельс призвал к тотальной войне под овации собранных там клакеров. Увы! Тотальную войну вели не мы, а союзники. Их бомбардировки обращали в пыль наши города, один за другим. На Востоке наши армии беспорядочно откатывались к границе рейха. И никакой их героизм не мог противостоять все возрастающему превосходству разъяренных русских, опьяненных своими победами. Мой брат Клеменс получил сначала Рыцарский крест, затем дубовые листья к нему. Он командовал батальоном танков «Тигр», самой мощной боевой машины, выпускавшейся нашими заводами, был пять раз ранен, и в теле его железа было не меньше, чем на его шее[48]. В Африке американцы и англичане покончили с корпусом Роммеля. Во Франции союзные армии готовились прорвать последние рубежи немецкой обороны на пути в Париж.

После выздоровления я был направлен на сборный пункт в Вену. Я не планировал долго оставаться в этом счастливом городе, в котором так долго прожили мои родители (в салонах, посещаемых мною время от времени, их еще помнили). Я хотел как можно скорее присоединиться к моим товарищам, снова сражавшимся на Днепре, как летом 1941-го.

Но Управление кадров в Берлине, очевидно реагируя на тайные хлопоты моей матери, закрыло мне дорогу на фронт. К огромному моему удивлению, я, в один прекрасный день, оказался в танковом училище в качестве инструктора курсантов – кандидатов на офицерское звание.

Казарменная жизнь, бродяжья жизнь: сперва Восточная Померания, потом Дрезден и его еще не уничтоженные красоты[49] и, наконец, Вишау в Чехословакии, возле Брюнна (по-чешски: Брно). Передо мной прошли три офицерских выпуска. Лейтенантов штамповали, как танки. Их требовалось все больше и больше. Ganz egal, wo wir verheizt werden (Неважно, где нас сожгут) – гласила одна из поговорок, ходивших в наших офицерских и курсантских столовых. Огонь был повсюду, но начала ощущаться нехватка дров. Боевой дух был еще крепким, но вера угасла. Мы продолжали, потому что так было надо, надо для Германии. По крайней мере, мы так думали.

День 20 июля 1944 года был таким же, как и семьсот двадцать пять других дней, прошедших с того момента, как я перестал чувствовать запах пороха. Подъем в семь утра, занятия с восьми до двенадцати, обед, занятия с четырнадцати до семнадцати. Рутина. Новые танки, новые противотанковые орудия, штурмовая винтовка, из которой можно стрелять из-за угла, интересный прибор, с помощью которого можно управлять танком и вести стрельбу из орудия ночью. У немецких инженеров на укрывшихся под землей заводах было еще много идей.

Я объяснял моим курсантам устройство нового противогаза (один из немногих предметов снаряжения, воспользоваться которыми нам ни разу не понадобилось в этой войне), как вдруг вбежал запыхавшийся офицер:

– Сообщили, что час назад в ставке фюрера в Восточной Пруссии взорвалась бомба или что-то в этом роде!

Было 16 часов. Мы, пораженные, переглянулись. Потом посыпались комментарии:

– Это несчастный случай.

– Нет, это англичане. Им удалось совершить налет на ставку фюрера.

– А что, если это дальнобойная артиллерия русских? В конце концов, они не так далеко от тех мест.

И только один осмелился тихим голосом высказать предположение о покушении, но на него тут же накинулись все присутствующие:

– Покушение? Со стороны кого? Ты с ума сошел! Может, ты и в Деда Мороза еще веришь? В немецкой армии никогда не бывало покушений на Верховного главнокомандующего.

Это было бесспорно.

Занятие было прервано. Мы отослали курсантов в казармы и поспешили в офицерскую столовую, где возле радиоприемника уже собралась кучка офицеров. Берлинское радио транслировало военные марши. В новостных выпусках, передававшихся каждые полчаса, об инциденте ничего не упоминалось. Началось обсуждение. Может, это просто сплетня? Нет, многие офицеры слышали сообщение по радио в 15.30. В нем говорилось о взрыве в ставке фюрера, но ничего более.

Около 17 часов тревога! Вводится в действие план «Валькирия». Этот план был разработан давно. Согласно ему, армия резерва рейха, приблизительно миллион человек, приводилась в состояние боевой тревоги против «вероятного внутреннего противника».

В школе за приведение в действие данного плана отвечал я, поэтому стал собирать бронегруппу из танков, пулеметных броневиков и мотострелков и приготовился к выезду из лагеря.

Я еще не успел закончить приготовления, как пришедший унтер-офицер принес мне приказ с указанием моей задачи. Я должен был прибыть в Брюнн, занять городскую штаб-квартиру нацистской партии, арестовать крейсляйтера (местного партийного руководителя) и ждать дальнейших указаний! Наверняка это была какая-то ошибка!

Нет, это не было ошибкой. Телефонный звонок полковнику – начальнику училища подтвердил мне это. Но выступление моего отряда пока откладывалось. Похоже, наверху царила полная неразбериха. В Берлине, на Бендлерштрассе, в здании Верховного командования вермахта и командования армии резерва, никто толком не знал ситуацию.

Я тихонько обсуждал положение с одним из курсантов, графом Вельчиком (позже заместитель шефа протокола в Бонне). Его отец был послом в Париже и Мадриде и сохранил прочные связи в берлинских дипломатических и политических кругах. Вельчик был настроен пессимистично. Он опасался, что путч провалится, потому что начался преждевременно.

Около 17.30 состояние боевой тревоги было приостановлено, но не отменено. Нас попросили собраться в офицерской столовой для прослушивания радиосообщения.

«В ближайшее время рейхсминистр Геббельс огласит коммюнике», – сообщил диктор.

Теперь сомнений не осталось: произошло нечто очень серьезное. Как ни странно, многие решили, будто подняли мятеж СС. В некоторых дошедших до нас во второй половине дня приказах с Бендлерштрассе упоминались большие казармы СС в Лихтерфельде, на юго-западе Берлина. Может быть, на берлинских улицах уже шли бои? СС против вооруженных сил? Такую возможность в последние годы допускали, но никто не смел говорить об этом вслух. Сейчас нельзя было быть уверенным даже в проверенных товарищах.

Затянувшаяся война, ухудшение положения на фронтах, все более плотная слежка со стороны полиции и партии за всеми областями общественной жизни вызвали раскол в офицерском корпусе. В нем были «стопроцентные» и «пятидесятипроцентные» сторонники режима, «безразличные» и «противники». Вооруженные силы перестали быть оплотом свободы слова. В характеристиках, составляемых на выпускников по окончании курса обучения, мы должны были заполнять графу «Отношение курсанта к национал-социализму». Мы всегда использовали одну и ту же невинную формулировку, но не могли выкинуть из характеристики данный пункт: