Пиранья. Звезда на волнах - Александр Бушков

Неизвестный и пока что не идентифицированный страж законавсе так же стоял с расставленными ногами, целясь в них из устаревшей изряднолиэнфильдовской четверочки – устаревшей, увы, лишь морально. Надежная штука,десять зарядов, прицельный бой на два с лишним километра – тот самыйпресловутый «бур», с которым Мазур столкнулся в Афганистане и сохранил самыетяжелые воспоминания...

Вооруженный г р а ж д а н взирал на них с откровеннойухмылкой удачливого охотника. Они молчали – никто пока что не придумалубедительной отговорки или хотя бы первой вступительной фразы. Мазур скосилглаза вправо-влево: нет, пожалуй что, никак не удастся выдать себя за научнуюэкспедицию, мирных ботаников или безобидных энтомологов. Во-первых, нет с собойничего, что могло бы хоть отдаленно сойти за сугубо научное снаряжение,во-вторых, вот он, карабин Пенгавы, валяется на открытом месте неподалеку отмертвого ящера, в чьей плоской башке великолепно просматриваются дырки от пуль.Не стоит обольщаться – даже в этой глуши полиция умеет подвергать пулитрассологическим исследованиям и устанавливать их принадлежность конкретномуоружию. В-третьих, совсем неподалеку отсюда почти на виду валяются мешки сдобычей, в-четвертых, ни у кого нет документа, разрешавшего бы находиться натерритории заповедника, каковыми являются все места обитания варанов... ну,хватит, не стоит умножать аргументы, свидетельствующие против тебя, их и так сизбытком хватает на приличный срок... Надо же было так глупо влипнуть...

Но ведь он один, один! Так до сих пор и не появились другие!А это шанс, господа мои, это шанс...

– Послушай, парень... – с примирительной улыбкойначал Джонни. – Не знаю, что ты там решил, но мы люди мирные...

– Новин майяль, рака! – цыкнул вооруженный безособой злости, чуть приподняв ствол винтовки.

То ли не понимал пиджина – хотя полицейскому или егерю набойком месте и следовало бы знать универсальный язык общения, на котором толькои могла кое-как объясниться пара сотен наций, народностей и племен, то лиотносился к службе крайне ревностно и не собирался вступать в ненужную болтовнюдо прибытия начальства... «Вот это влипли», – вновь констатировал Мазурпечальный факт. Ужасно тоскливо было стоять под дулом посреди яркого солнечногодня, под синим небушком, в облаке невыносимого смрада от дохлого оленя...

И вновь – характерный шорох в траве, но человека не видно.Должно быть, еще один дракон издали унюхал благоухающее лакомство, но опасалсядвуногих и оттого не приближался, кружил поодаль. Вооруженный лишь мелькомпокосился в ту сторону – нет, это никак нельзя было использовать для броска,парень явно обвыкся с ящерами и не собирается отвлекаться на столь привычнуюдеталь пейзажа. Ну что же выдумать-то?! Самая пора. Он не собирается задаватьвопросов, что-то выяснять, он молча ждет... Есть здесь и другие, есть, нюхомчую...

Пришедшая в голову идея, если честно, не была ни гениальной,ни особо коварной – но лучше так, чем ничего... Мазур вдруг пал на коленисо всего размаху, воздел руки к небу и заорал истово все на том же пиджине:

– Господи, на кого ты меня оставил? – и повернулсяк гавайцу, с дико исказившимся лицом заорал, хватаясь за голову: – Ты во чтонас втянул, урод? – И быстро добавил на гораздо более правильном и чистоманглийском, который гаваец, то есть сапиенс штатовского происхождения, долженбыл знать: – Дергайся, твою мать, ломай комедию, разбегаемся в стороны, д р о би м его внимание... – И снова завопил на пиджине, отчаянно дергаясь,ломаясь, кривляясь: – Моя старая мама этого не переживет, ее хватит удар...

Он старался не переигрывать – попросту доводил самые яркиеэмоции до предела, до обнаженной, понятной всякому идиоту простоты. Прекраснопомнил, что здешний народ предпочитает именно такой н а к а л чувств, не зря жев местных кинотеатрах самые большие сборы дают индийские и мексиканскиемелодрамы, где страсти кипят, бурля и клокоча, где впечатление производят самыедурные сценические эффекты, давным-давно исчезнувшие с подмостков европейскихтеатров. Орал что-то про то, как он потрясен и раздавлен, как жаждет покаятьсяи искупить вину, как будет рыдать старушка-мама, если ее родимый сын будетарестован...

Человек с винтовкой был несколько ошеломлен. В первый миг ондаже шарахнулся в сторону, наведя на Мазура дуло многозарядки, потом захлопалглазами уже с нескрываемым изумлением – а Мазур заламывал руки, метался, топадал на колени, то вскакивал, воздевая к небу трясущиеся конечности. Понявший,наконец, его замысел гаваец тоже забился в конвульсиях, вопя что-тобесстрастным небесам, дергаясь, как окончательно спятивший дервиш. А там и Пьерподключился, рухнув в жесткую траву, и катался по ней почти что в натуральномэпилептическом припадке, вопя невразумительно и громко.

Ах, молодцы! Манах с Пенгавой, первобытно-хитрые люди,внесли свою лепту – орали, прыгали, за головы хватались, визжали, то прыгали,то на колени падали...

Судя по ошарашенному виду парня с винторезом, ему ещеникогда не попадались т а к и е браконьеры. Вполне возможно, он привык и квооруженному сопротивлению, и к погоне. Но определенно ни разу не сталкивался сэтаким вот стадом взбесившихся павианов. То и дело косясь на него посредиужимок, прыжков и воплей, Мазур с радостью отмечал, что егерь сбит с толку, чтовнимание его, как и задумано было, д р о б и т с я, что он не в состояниидержать под прицелом сразу пятерых одержимых, разбегавшихся в стороны, кактараканы...

Конечно, это не могло затянуться надолго. Сейчас он малостьостервенеет, возьмет себя в руки, прикрикнет, в воздух пальнет... Нельзязатягивать, он вот-вот опомнится... ага!

Оттолкнувшись левой от земли, Мазур крутнулся в великолепномпрыжке, отработанным финтом ушел с линии огня, в два скачка сократилразделявшее их расстояние до минимума... Ну, а дальше было совсем просто –отточенным приемом выбил винтовку, наподдав ей в полете подошвой по затвору, такчто она отлетела довольно далеко. Двумя ударами погрузил стража закона в долгоебеспамятство, выпрямился. Подхватил винтовку, щелкнул предохранителем наствольной коробке, по-хозяйски повесил ее на плечо.

Джонни, выхватив паранг, гибким кошачьим движением метнулсяк валявшемуся без сознания егерю. Без всяких усилий, скупым движением Мазуругодил ему по нужной косточке, так что пальцы сами разжались и выпустилитяжелый тесак, вонзившийся в жесткую землю так, как это можно видеть на иныхантивоенных плакатах типа «Штыки в землю». Сказал спокойно, но твердо:

– Не дури, Джонни...

– При чем тут дурость? – прямо-таки прошипелгаваец, зажав левой ушибленное запястье. – Этого сукина сына я самприкончу...

Вот этого Мазур как раз не собирался допускать – человек, вконце концов, на службе, долг выполняет, коллега в каком-то смысле... Он сказалжестко:

– Это все-таки дурость, Джонни. Не знаю, как тебе, амне что-то неохота навешивать на себя мокруху, тем более когда этот сукин кот –на службе и при исполнении... Остынь. Берем ноги в руки и сматываемся. Лучше,по-моему, не придумать...