Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс

Один Лемке изменил положение рук, а другой в это время толкал ствол ружья вниз. Те, кто стоял ближе, попятились. Ружье оглушительно выстрелило, испустив клуб дыма.

Почувствовав сильный удар и жжение, Джастин качнулся вперед и уткнулся подбородком в землю, закричав от боли и бешенства. На желтой ткани, обтягивающей его зад, расплывался огромный красный цветок.

А на западном берегу Эшли, выше Чарльстона, нынешний глава семьи Мэйн и владелец большой рисовой плантации Монт-Роял, стоял перед тем же решением, что и его лучший друг Джордж Хазард.

С самого детства Орри Мэйн мечтал стать военным. Он окончил Вест-Пойнт в 1846 году и принимал участие в нескольких самых жарких сражениях Мексиканской войны. В битве при Чурубуско, близ Мехико, он потерял левую руку – отчасти из-за трусости и подлости Елканы Бента. Ранение вынудило Орри отказаться от давней мечты о военной карьере.

За его возвращением в Южную Каролину последовали тяжелые годы. Он всем сердцем полюбил жену Джастина Ламотта, и она отвечала ему взаимностью, но, будучи воспитанной в строгих традициях, не могла нарушить супружеской клятвы, поэтому долгое время влюбленные довольствовались лишь краткими свиданиями наедине и не позволяли себе физической близости, хотя оба страстно желали этого.

Когда череда тревожных событий привела Мадлен в его дом, она решила не возвращаться к мужу. Орри был счастлив, что они наконец вместе, хотя и не могут пожениться официально. Пользуясь неоднозначностью закона штата о разводе, Джастин делал все возможное, чтоб не дать жене свободу. Он продолжал упорствовать даже после того обстоятельства, которое заставило бы любого другого белого мужчину-южанина выгнать неверную жену из дома.

Мать Мадлен была красавицей-квартеронкой из Нового Орлеана. Хотя сам этот факт мог бы стать мощным оружием против мужа, у Мадлен не хватало жестокости использовать его, и все же она часто представляла себе, как вытянулось бы лицо Ламотта, узнай он правду о своей жене.

Орри сидел за старым выщербленным столом в небольшом здании конторы, из которого его отец и дед управляли плантацией. Бумаги, приготовленные на подпись, должны были подтвердить его преданность конфедеративному правительству, с обязательством отдавать часть прибыли новому государству, и это было еще одной головной болью, над которой он уже так долго размышлял. Стоял обычный для июля жаркий, душный день. В мирное время они с Мадлен, скорее всего, сбежали бы сейчас в летний дом в предгорьях, где было гораздо прохладнее.

В окна пробивался неяркий свет. Пахло фиалками и оливами. Орри всегда помнил эти запахи, как бы далеко от Монт-Роял он ни уезжал. Разбираться в документах совсем не хотелось, и он стал наблюдать за большим пальмовым жуком, который деловито спешил куда-то по расчерченному светом полу, оказываясь попеременно то в светлой полосе, то в темной. «Точно как и мы», – подумал Орри.

Он тряхнул головой, сердясь на себя. Но настроение не менялось. Грустные времена не располагали к веселью.

Из домика кухни неподалеку время от времени доносились смех или пение, но Орри был так поглощен своими мыслями, что почти ничего не слышал. Он снова думал о том предложении, которое ему поступило. Штабная служба в Ричмонде, у Боба Ли – кадрового офицера, чья преданность родной Виргинии заставила его бросить службу в федеральной армии; теперь он был особым военным советником при президенте Джефферсоне Дэвисе.

Кабинетная работа не слишком прельщала Орри, хотя он и понимал, что с таким увечьем его вряд ли отправят на передовую. Впрочем, как знать – вдруг в Ричмонде надумают последовать примеру противника? Орри слышал об одном офицере – Филе Кирни, хотя и ни разу не встречался с ним, который тоже потерял руку в Мексиканской войне, а теперь командовал дивизией добровольцев Союза.

Несмотря на обостренное чувство долга, Орри все еще колебался, и тому было немало причин. Ходили слухи, что работать с Дэвисом очень непросто. Да, он был храбрым офицером, как и Орри, учился в Вест-Пойнте, но слишком любил власть и – правда это или нет – всегда старался подмять под себя всех и каждого.

Кроме того, в Ричмонде жили сестра Орри Эштон и ее муж Джеймс Хантун, тоже занимавший какую-то должность в правительстве. Когда Орри узнал, что Эштон сыграла не последнюю роль в том подлом заговоре, в результате которого едва не был убит Уильям Хазард, он выгнал сестру и ее мужа из дому и приказал им никогда больше не возвращаться в Монт-Роял. И теперь мысль о том, что он будет находиться где-то рядом с этой парочкой, вызывала у него отвращение.

К тому же на плантации не было надсмотрщика. Люди помоложе, которых он мог бы нанять, отправились служить. Человека постарше, достаточно умного и крепкого для такой работы, найти никак не удавалось. Орри уже помещал объявления в газетах Чарльстона и Колумбии и говорил с тремя претендентами, но все они не подошли.

Гораздо более важной причиной была болезнь матери. И еще страх оставить Мадлен одну. Дело было вовсе не в эгоизме: если он уедет, Джастин наверняка постарается отомстить жене за тот вред, который она нанесла его лицу и его репутации.

Да и рабы могли стать опасными. Орри не обсуждал этого с Мадлен, чтобы не тревожить ее без необходимости, но с недавних пор он начал замечать настораживающие перемены в поведении некоторых молодых рабов. Серьезные наказания никогда не применялись в Монт-Роял – в них просто не было необходимости; только однажды покойный отец Орри приказал жестоко высечь провинившегося раба.

В числе особо недовольных выделялся Каффи, детский приятель кузена Чарльза. За ним нужно было обязательно присматривать.

Орри неохотно вернулся к толстой пачке документов, написанных на плотной бумаге и скрепленных восковыми печатями. Подписав их, он соглашался отдавать существенную часть своих годовых доходов в обмен на государственные облигации той же стоимости. Этот так называемый заем должен был финансировать войну, по отношению к которой Орри, как и его друг Джордж, испытывал мало энтузиазма. Он понял, что эта безрассудная кампания будет непременно проиграна южанами, еще тогда, когда его брат Купер с горечью, но очень наглядно объяснил ему все с помощью нескольких простых цифр.

Население Севера перед войной насчитывало около двадцати двух миллионов человек. И там же находилось большинство заводов прежнего Союза, развитая сеть железных дорог, телеграфные линии, недра и капиталы. В одиннадцати же штатах Конфедерации проживало примерно девять миллионов, и треть из них составляли рабы, которые никак не могли пригодиться в этой войне, разве что в качестве слуг.

А меж тем настроения, витавшие в воздухе в эти дни, были весьма сомнительны, если не сказать опасны. Глупцы вроде братьев Ламотт только посмеивались, когда кто-нибудь намекал на возможную экспансию Юга. Даже если такое вдруг случится, считали они, то непременно закончится блистательной победой Конфедерации. Большинство южан – от аристократов до мелких фермеров – горделиво верили в собственные силы, что привело к далекому от реальности убеждению, будто бы один славный малый из Дикси[6] с легкостью раскидает десяток этих лавочников-янки где угодно, когда угодно, ныне и присно и во веки веков, аминь.