Счастье на высоких каблуках - Ольга Хмельницкая

Поиски они начали с кухни.

Небо над решеткой хмурилось. Стягивало тучи, они выглядели все более темными, все более тяжелыми, сизыми, лохматыми, низкими. Лена повертела головой из стороны в сторону, вправо и влево. Послышался хруст позвонков.

«Остеохондроз, – подумала Лена. – Хотя какое это теперь имеет значение. Поздно пить боржоми, когда почки отказали».

Стало тихо. Потом упали первые капли. Они пролетели сквозь решетку и, ударившись о жирную глинистую поверхность, разорвались, как маленькие бомбы.

Лена закрыла голову руками. Капель становилось все больше и больше, они падали все гуще и гуще, барабаня по рукам, затекая за ворот. Уровень воды все повышался. Промокли ноги. Она стояла, плакала, слезы смешивались с дождем. Грохотал гром, небо прочертила белая ломаная линия, потом еще одна.

– Почему ей все, почему! – закричала Лена. – Почему все ей?

Она почему-то не сомневалась, что Марина сейчас – в тепле, в уюте, сытая и счастливая. Зависть и злость охватили ее.

«Наши пути расходятся все дальше, – думала Лена. – Когда-то мы родились в одной семье. Одинаковые игрушки, одна и та же мама, один и тот же папа, бабушки, дедушки, квартира. Один и тот же двор, одна и та же школа, те же учителя, те же друзья. Когда оказалось, что мы сделаны из разного теста? Когда Марина каждый день, в любую погоду, ходила на стадион в секцию биатлона? А я сходила один раз, а потом у меня заболели мышцы, и было холодно, и хотелось посмотреть телевизор, почитать книгу, и вообще было много интересного».

А Марина ходила. И Лена злилась, злилась, каждый день видя, как сестра идет с лыжами. Потом Марину начали хвалить – медали, грамоты, гордость школы. Нет, она не была отличницей. Но это ее стремление делать максимум возможного, это отсутствие жалости к себе, это восприятие своего тела – будто оно инструмент для достижения желаемого… Лене это было недоступно.

– Я устала, – говорила Лена маме, – я отдохну. А потом сделаю уроки.

И оттягивала начало работы все дальше и дальше, не в силах заставить себя сесть за сочинение. Марина же, ни секунды не колеблясь, делала уроки на коленке и убегала. Куда? А куда хотела. Она ни перед кем не отчитывалась. Никогда и ни за что, пресекая все расспросы и все попытки на нее повлиять.

В пятнадцать лет Лена уже ненавидела сестру. За то, что та была независимой. За то, что решительно закрывала дверь, когда хотела, уезжала, когда хотела, приезжала, когда хотела. Ненавидела за драйв, за смелость, за кураж. Она лежала перед телевизором и ненавидела, трещала с подружками на скамейке и ненавидела, ела пончики с кремом и ненавидела, не могла заставить себя оторваться от сериала и помыть голову и ненавидела еще сильнее. Как будто именно Марина виновата во всех ее слабостях, в лживости, в лености умственной и физической, в том, что у нее слабые руки и грязные волосы и она, Лена, понимает это. Но не может сделать над собой даже мало-мальского усилия. На дело, которое требовало пятнадцати минут, уходило три дня самоуговоров и подготовки. Неделя – чтобы пришить пуговицу. А до этого Лена так и ходила – без пуговицы, ненавидя себя за это и пряча рукав под парту.

Потом Марина взяла Лену к себе на работу, и деньги потекли рекой. Впервые Лена почувствовала себя равной сестре. К ней относились с почтением, и Лена не отдавала себе отчета, что дело лишь в том, что она – сестра владелицы. Она возомнила себя царицей морской. Хамила коллегам. Задирала нос. Все закончилось в один момент. Марина в очередной раз разорилась, и Лена возненавидела ее еще больше. Как будто Марина у нее что-то украла – и королевскую зарплату, и уважение окружающих, и возможность безнаказанно хамить.

– Теперь мы совсем далеко друг от друга, – сказала сама себе Лена, стоя в яме по колено в воде и закрывая голову руками. – Дальше некуда.

Впервые она задалась вопросом, как бы поступила в такой ситуации Марина. Лена подумала, что сестра не сдалась бы. Всплыла бы. Откопалась. Просочилась ручьем. Но что-то сделала бы.

Через два часа Марина села на кухне и принялась смотреть, как Дима демонтирует пенопластовые панели, аккуратно отделяя их от потолка. Он умел держать в руках отвертку. Марина смотрела на большие ладони красивой мужской формы и думала, что такие руки вполне могут держать не только инструменты, но и пистолет, и авторучку, и компьютерную мышку, и руль, и женскую грудь… Она отрицательно покачала головой.

– Что «нет»? – поинтересовался Дима, заметив ее движение. – Я вроде тебя ни о чем не спрашивал.

– Да так, – неопределенно пожала плечами Марина, – это я о своем, о девичьем. А шкафы разбирать будем?

– Будем, – сказал Дима, – мы будем разбирать все.

– А если не найдем?

– А если не найдем, то сюда приедет группа криминалистов и проверит все до последнего винтика. Но проблема в том, что они тоже не всегда и не все находят.

Марина прислонилась спиной к стене.

– Она не могла оставить записки, где искать? Каких-нибудь букв на обоях, стрелочки маркером, чего-то в этом роде? – спросила она.

– Поищи, – просто сказал Дима. – Если увидишь, скажи мне.

Марина еще – в сто первый раз – обошла квартиру. Она уже знала месторасположение всех вещей, всей мебели, всех ковриков, безделушек и немытых чашек. Но никаких записок, стрелочек, палочек, ничего похожего на знак.

Наконец Марина вернулась к табуретке, на которой стоял Дима. Он протянул ей пенопластовую панель, которую отделил от потолка.

– Под панелью тоже ничего нет, и на панели тоже, – сказала Марина, осмотрев ее. – А почему ты думаешь, что фотография где-то здесь?

– Я бы сам сюда, возможно, что-нибудь спрятал, – ответил Дима. – Отогнул край, положил то, что нужно, и снова приклеил. Место не ахти, конечно, но хоть что-то.

– Ты на себя ориентируешься, это чисто мужской подход, – сказала Марина, – а надо представить, что бы сделала в такой ситуации женщина.

– Мне это недоступно, – сказал Дима, глядя на нее сверху вниз, – я не женщина.

– Если бы у меня был любимый мужчина, которого никому нельзя было бы показывать… – начала Марина и замолчала.

Дима продолжал смотреть на нее сверху вниз. Одна его бровь скептически изогнулась.

– Нет, – сказала Марина, – я даже гипотетически не могу представить, чтобы у меня был мужчина, а я его от кого-то скрывала. Напротив, я бы им гордилась. Это же мой выбор. Просто не могу представить. И фотографию бы на лобовое стекло машины приклеила.

– А если бы это был прораб-работяга? Или урод, который едва достает тебе до плеча? Лысый банан, с носом картошкой, маленький и кривой?

Дима принялся снимать вторую панель.

– Ты прекрасно выглядишь, – сказала Марина. – Ты мне сразу понравился. А что касается прорабов… Да был у меня как-то один прораб, чего уж скрывать.

Дима протянул ей вторую панель и принялся снимать третью.