Аскольдова тризна - Владимир Афиногенов

Стал также называться Николаем и князь Аскольд, а Варварой — его младшая жена Забава; вскоре епископ обвенчал их в построенной деревянной церкви святого Николая — законный христианский брак: язычница Сфандра удалялась теперь от князя навсегда. И даже не потому, что по её приказу был убит его сын, — по промыслу Божьему...

Пока было крещение, а потом и венчание, Дир из лесного терема и носа не показывал. Зато шмыгали туда-сюда (в лес и обратно в Киев, а из Киева снова в лес) гонцы верховного жреца Радовила, которые обо всём докладывали младшему киевскому князю, так что тот был в курсе всех происходящих событий. Поначалу Дир затаился, особенно после убийства сына Аскольда, то есть Николая. (Когда Дир узнал об этом имени, он долго и безобразно ругался.) Дружину свою держал наготове, думал, что старший брат приедет силой вязать его, но пока, слава Перуну, обходилось.

Как только в деревянной церкви, что вознесла свои купола рядом с кумирней, началось богослужение, люди, идя в храм мимо идолов, плевали в их сторону. Радовил велел тогда заложить сани-розвальни и, запахнувшись в медвежью полость, сам поехал к Диру.

Лицезрение непотребства для жрецов было делом обычным — они и сами призывали к гульбищам с раздеванием догола и совокуплением в языческие праздники. Но то, что увидел в лесном тереме Радовил, поразило даже его, видавшего виды; особенно изощрялись дружинники Дира, для своих утех натащившие молодиц из соседних селений. Да ладно бы молодиц — малолеток тоже; всех их они одинаково приобщили к половым усладам, и те, приохотившись к ним, с удовольствием разделяли теперь ложе не только со старшими дружинниками, но и с отроками.

Забавлялись мужчины и с мальчиками, а всех больше занимался ими сам Дир, пресытившись женщинами. Может быть, горевал по убиенной им же печенежской деве — успокоительнице сердец, может, в неуспокоении находилось сердце его?!

Радовил на всё, как говорится, закрыл глаза. Не боясь, напрямик, спросил младшего архонта:

— Что будем с князем Аскольдом, то бишь Николаем, делать?

— Если ты, пропахший дымом и угольной гарью злыдень, ещё раз назовёшь имя Николай, я придушу тебя собственными руками.

— Не лайся, отвечай по делу... Это в твоих интересах. Будешь блудить здесь, всё потеряешь. Не меня, а тебя тут, как ненужного щенка, придушат... И в лесное озеро бросят.

— Ладно... Что ты предлагаешь, Радовил?

— Надо его сжечь! Вместе с греком в их деревянной церкви.

— А сможешь?

— Смогу... Не я, конечно, — сожгут костровые.

— Действуй! А как стану единовластным правителем Руси Киевской, прикажу освежить капище, а богов заново украсить золотом, дорогими каменьями. Тебя же вознесу ещё больше!..

Шли дни, а то, что было задумано против Аскольда и грека, исполнить не удавалось. А тем временем в Хазарии неожиданно умер иудейский богослов Зембрий, мудрость которого была безгранична, ибо он, потомок судии колена Манассии, что обитало на берегах Итиля, слыл далеко за пределами каганата праведным человеком.

Из многочисленных талмудических заповедей сей муж намеренно чтил одну, следуя ей всю жизнь и внушая и царю, и кагану, и первому, и остальным советникам: «Прежде чем приступать к большому делу, помни, что из-за пустяков, а именно из-за курицы и петуха, был разрушен такой огромный город, как Тур-Малка...»[69]. А праведник Зембрий видел, что в последнее время в столице иудейского государства делалось всё не так, что в конечном итоге из-за придания важности пустякам страдало большое и значительное. Пример — поход на Киев, закончившийся провалом, следствием которого явилась победа русов на всей линии их владений с хазарами.

Ещё до смерти своей Зембрий успел дать дельный совет Ефраиму и Завулону — усилить свои пограничные укрепления за счёт таких народов Северного Кавказа, как аланы, гениохи и царкасы, переселив их и глубь своей территории. Но с последними, обладающими данным от Неба Великим даром Спаса, надлежит быть особенно осторожным, помня их умение воевать. Давая совет относительно переселения этого народа, Зембрий просил не забывать знаменитые сквозные проломы царкасов, стоящих во весь рост на конях с клинками в обеих руках, через плотное неприятельское войско, когда враги, как, например, бородатые воины персидского царя Дария, сходили с ума ещё и под воздействием гипнотического взгляда.

Мудрый Зембрий не уставал повторять своим собеседникам и такое: «Если вы не помните о «грозных днях»[70], то вполне можете забыть надеть филактерии[71], отправляясь на утреннюю молитву, за что будете сильно наказаны всемогущим Яхве...»

Вот каким умным был Зембрий, и всё равно он умер. Ибо, говорили иудеи, «каждому положена своя доля», то есть каждый иудей, согласно Талмуду, «имеет узел в будущем мире». И умер мудрый Зембрий во время светоносного праздника Пурим[72], когда сидел у себя дома на скамье, заваленный гостинцами: лицо Зембрия исказилось, он упал и испустил дух.

Почести ему должны были воздать не так, как царю или кагану, но всего лишь на ступеньку ниже, и Зембрий заслужил такие похороны. Ведь не проходило и дня при его жизни, чтобы он не заботился об окончательном укреплении колена Манассии на берегах полноводного Итиля, умело и тонко насаждая веру своих предков.

Поэтому почти тысяча человек ожидали снаружи, чтобы проводить уважаемого богослова в последний путь. Они не сразу поверили в то, что лежит он мёртвый, ибо совсем не больной человек свалился, словно просяной сноп у дороги, поставленный неумелой детской рукой. Сыновья закрыли отцу глаза, подвязали подбородок и состригли волосы с головы, чтобы не мешали ему в будущей жизни. Ноги его подтянули так, что усопший оказался в сидячем положении, и обернули вокруг него в несколько рядов плотную ткань; теперь он стал похож на кокон бабочки. Удобно уместив его на носилках, сыновья подняли их на свои крепкие плечи и понесли. Потом сыновей сменили наиболее уважаемые мужчины рода.